Два Сэма: Истории о призраках - Глен Хиршберг

Его голос растаял в воздухе, оставив лишь впечатление от того, как прозвучало слово «ученика». Он произнес «учъеника». Это был один из тех моментов, над которыми мы все прикалывались.

— Ты смотришь на них, — произнес он, — и вдруг — вот они. Это они, и это ужасно, потому что ты знаешь: у тебя должен быть шанс. Возможность что-то сказать.

Рука мистера Андерша на зеркале дернулась, и я заметил, как по его лбу стекают капли пота. Он был прямо как мой отец, и тут я подумал, не пьян ли мистер Андерш. И потом я засомневался: а может, и мой отец не всегда был пьян. Снизу раздался голос Дженни Мэк:

— Спускайся! — Это был ее голос, громкий и счастливый. — Ладно, давай, а то уже такая скукотища.

— Как отец... — пробормотал мистер Андерш. — Сколько? И что происходит.... Наступает миг.... Но ты тоскуешь по своей жене. Просто в тот момент... Или по своим друзьям. Может быть, ты устал. Идет дождь, надо готовить еду, ты устал.... Будет другой день. Конечно будет. У тебя ведь есть годы впереди. Верно? У тебя есть годы...

Стефан так быстро и так неслышно возник в проеме двери подвала, что я принял его за тень, падающую снаружи. Я даже не понял, что он там, пока не получил от него толчок в грудь.

— Что ты тут делаешь? — произнес он.

Я стал как можно красноречивее кивать на мистера Андерша. На ступенях лестницы в подвал послышался звук шагов, и в комнате появились сестры Мэк. Туго заплетенные волосы Келли были собраны под развернутую козырьком назад бейсбольную кепку. Голые руки покрывали наклеенные картинки-татуировки в виде змей, а лицо было все в белой пудре. Дженни была в красном свитере и черных джинсах. Ее волосы, ровные и прямые, блестящие, черные, волной поднимались над головой, словно птичий хохолок, и я впервые понял, какая она симпатичная. Ее глаза были ярко-зелеными, влажными и настороженными.

— И кого ты изображаешь? — спросил я у Келли, потому что смотреть на Дженни мне вдруг стало неловко.

Келли взмахнула рукой, будто на что-то указывала, и сделала быстрое, нелепое движение плечами. Это было не похоже на то, как она обычно двигалась, я видел, как она танцует.

— Ванилла Айс[2], — ответила она и покружилась.

— Пошли, — решительно заявил Стефан, шагнув за спину мне и своему отцу и сбросив на пол мою куртку, чтобы добраться до своего плаща.

— Наверное, конфетку хочешь, Энди? — подразнила меня Дженни своим певучим голоском.

— Леденец? — спросил я.

Со стороны казалось, что я говорил с мистером Андершем, который все еще стоял, уставившись на свою руку в зеркале. Я не хотел, чтобы он стоял на дороге, и начинал злиться.

Слово «леденец» точно разбудило его. Он отодвинулся от стены, потряс головой, будто очнувшись ото сна, и очень тихо произнес:

— Минутку.

Стефан открыл входную дверь, и в дверной проем ворвался ветер. Мистер Андерш вновь прикрыл дверь и даже прислонился к ней плечом, а сестры Мэк замерли, так и не успев надеть свои куртки. Стефан стоял за его спиной, и его черная челка лежала на лбу заострившимися прядями, будто острые края дощатой ограды. Но вид у него был скорее исполнен любопытства, чем гнева.

Мистер Андерш положил ладонь на глаза, зажал их, затем снова открыл. После этого он приказал:

— Выверните карманы.

Лицо Стефана ничего не выразило. Он не реагировал на слова своего отца и не смотрел в нашу сторону. Ни Келли, ни я также не двинулись с места. Рядом со мной Дженни глубоко вдохнула, словно она в этот момент обезвреживала мину, и затем сказала:

— Вот, мистер А.

И она вывернула карманы своей черной куртки, предъявляя два пластика жевачки, две сигареты, ключи на колечке, среди которых болтался свисток клуба «Морские ястребы», и автобусный билетик.

— Спасибо, Дженни, — произнес мистер Андерш, едва взглянув на нее. Он наблюдал за своим сыном.

Очень медленно, спустя долгое время, Стефан улыбнулся.

— Погляди на себя, — сказал он, — какой из тебя папочка?

Он дернул подкладку карманов своей куртки. В них совершенно ничего не было.

— Брюки, — не отступал мистер Андерш.

— Как ты думаешь, что ты ищешь, папуля? — спросил Стефан.

— Брюки, — велел мистер Андерш.

— И что ты сделаешь, если найдешь?

Но он вывернул карманы своих брюк. В них тоже ничего не было, даже ключей или денег.

Впервые с того момента, когда Стефан поднялся по лестнице из подвала, мистер Андерш посмотрел на нас, и меня передернуло. Лицо его было таким же, как у моей матери, когда я уходил из дому: немного испуганное и печальное.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — произнес он. Если бы он в классе говорил так же, я думаю, никто бы больше не стал прятать тряпку с доски. — Я этого не допущу. Не будет разбито ни единого окна. Не будет запуган ни один маленький ребенок.

— Это не мы виноваты, — сказала Дженни, и она была по-своему права. Мы не знали, что кто-то прятался в тех кустах, когда мы запустили рулон горящей туалетной бумаги.

— Ничего не поджигать. Никого не пугать и не причинять боль. Я этого не потерплю, потому что это ниже вашего достоинства, понимаете? Вы самые сообразительные дети в моем классе.

Мистер Андерш протянул нетвердые руки и сжал плечи своего сына.

— Ты слышишь меня? Ты самый сообразительный ребенок, которого я когда-либо видел.

Мгновение они так и стояли там: мистер Андерш, сжимающий плечи Стефана с силой, способной, казалось, остановить готовый тронуться с места грузовик, и Стефан, совершенно белый.

Потом, очень медленно, Стефан улыбнулся.

— Спасибо, папа, — сказал он.

— Пожалуйста, — отозвался мистер Андерш, и Стефан открыл рот, а мы съежились в ожидании.

Но все, что он произнес, было «Ладно», и он проскользнул мимо отца в дверь. Я посмотрел на сестер Мэк. Вместе мы смотрели на мистера Андерша в дверном проеме, стоящего с запрокинутой головой, руки по швам, как пловец-ныряльщик на Олимпийских играх, готовящийся к обратному сальто. Однако он не шевелился, и мы следом за Питером вышли на улицу. Я шел последним, и мне померещилось, будто рука мистера Андерша легла на мою спину, когда я проходил мимо, но я в этом не был уверен, а когда оглянулся, он все так же стоял там, и тут дверь захлопнулась.

Я находился в доме Андершей минут пятнадцать, может — меньше, но на смену послеполуденному свету солнца, скрывшегося за горизонтом, пришел ветер. Гора потускнела, из красной стала темно-серой, замершей на поверхности воды, словно нефтеналивной танкер, из тех громадных, проходящих мимо судов, на которых никогда не заметишь ни единого человека. Я всегда терпеть не мог наших окрестностей, но тогда я особенно ненавидел их после захода солнца. Город умирал, Пролив сливался с черным беззвездным небом, а на улицах не оставалось ни души. Будто нас, как набор игрушек, закрывали в ящике и запирали на ночь.