Комната с призраками - Монтегю Родс Джеймс

Еще один небольшой инцидент крайне поразил Деннистоуна. Он рассматривал большую потемневшую картину за алтарем – она изображала деяния святого Бертрана. На ней почти ничего было невозможно различить, но под ней была надпись на латинском, которая гласила:

Qualiter S. Bertrandus liberavit hominem quem dialbolus diu volebat strangulare.

(Как святой Бертран спас человека, которого Дьявол долго пытался уничтожить.))

Деннистоун с улыбкой повернулся к ризничему и хотел было пошутить по этому поводу, как, к полному своему смущению, обнаружил, что старик стоит на коленях, вперившись в картину с выражением мольбы и муки на лице.

Он сильно стиснул руки, а по его щекам потоками текли слезы. Разумеется, Деннистоун сделал вид, что ничего не заметил, но его все не покидал вопрос: «Почему подобная мазня так сильно действует на людей?» Тут ему показалось, что он нашел разгадку необычного поведения человечка – сей вопрос мучил его целый день, – этот человек – мономаньяк, но в чем заключается его мономания?

Было уже почти пять часов; короткий день угасал, и внутренний интерьер церкви стал приобретать таинственные очертания. А доносившиеся целый день откуда-то звуки – приглушенные шаги и отдаленные голоса, – казалось, участились и усилились. Правда, это, скорее всего, обостренное чувство слуха да еще полумрак сильно действовали на воображение.

И тут впервые ризничий стал проявлять признаки спешки и нетерпения. Когда фотокамера и блокнот были наконец упакованы, он издал вздох облегчения и быстрым кивком головы указал Деннистоуну на западный выход, под башней.

Настало время звонить к молитве к Пресвятой Богородице. Несколько рывков за тугую веревку, и высоко в башне заговорил огромный колокол Бертран, голос его поднимался над соснами, спускался к долинам и, громыхая вместе с горными потоками, призывал жителей этих пустынных гор вспомнить и произнести вновь приветственные слова той, что зовется Благословеннейшей среди женщин.

После этого городок, казалось, впервые за день охватила полная тишина.

Деннистоун же с ризничим покинули церковь. На ступенях они разговорились.

– Мсье, по-видимому, интересуется старыми книгами в ризнице.

– Именно так. Я как раз хотел вас спросить, есть ли в городе библиотека.

– Нет, мсье; вероятно, прежде тут была библиотека Капитула, но сейчас наше местечко стало таким маленьким… – Тут он смолк, словно мучась сомнениями, потом продолжил, будто собравшись с силами: – Но если мсье – amateur des veiux livres[3], у меня дома есть кое-что, что может его заинтересовать. Это меньше чем в ста ярдах.

Деннистоун всегда лелеял мечту в каком-нибудь заброшенном уголке Франции найти бесценный манускрипт.

Чувство радости охватило его, но оно тут же исчезло. Скорее всего, это скучный молитвенник издания Плантана около 1580 года. Вряд ли коллекционеры давным-давно не обшарили вдоль и поперек местечко, находящееся так близко к Тулузе. Однако отказываться глупо, а то потом будешь корить себя всю оставшуюся жизнь.

И они двинулись в путь. По дороге Деннистоуну пришло на ум, что ризничий как-то странно себя ведет: сначала он мучился сомнениями, а потом его вдруг охватила решимость.

И Деннистоун испугался – а не хотят ли его, приняв за богатого англичанина, заманить в трущобы и убить? И он решил затеять с ризничим разговор, во время которого довольно неуклюже сообщил, что завтра рано поутру к нему присоединятся двое друзей. К его изумлению, ризничий тут же почувствовал облегчение – беспокойство, мучавшее его, исчезло.

– Это прекрасно, – бодро произнес он, – это просто замечательно. Мсье будет путешествовать в компании со своими друзьями, они всегда будут рядом. Да, в компании путешествовать хорошо… иногда.

Последнее слово было добавлено по размышлении, после этого бедняга снова впал в тоску.

Вскоре они подошли к каменному дому – он был гораздо больше расположенных по соседству. На двери был вырезан герб – герб Альберика де Молеона, потомка по боковой линии, как объяснил мне Деннистоун, епископа Жана де Молеона. Этот Альберик де Молеон был каноником Комманжа с 1680 по 1701 годы. Здание, как и остальные в Комманже, имело обветшалый вид, верхние его окна были закрыты ставнями.

На ступеньках ризничий на минуту остановился.

– Может быть, – сказал он, – может быть, у мсье все-таки нет времени?

В то же мгновение дверь приоткрылась, и из-за нее высунулось лицо – гораздо моложе, чем у ризничего, но с тем же горестным выражением. Правда, вызвано оно было не страхом за себя, а сильной тревогой за другого человека. Оказалось, что обладательница лица является дочерью ризничего. И если бы не то выражение, о котором я упомянул, ее можно было бы назвать красавицей. При виде отца, сопровождаемого крепким незнакомцем, она просияла. Отец с дочерью обменялись несколькими репликами, из которых Деннистоун уловил лишь слова, произнесенные ризничим: «Он смеялся в церкви», – и на лице девушки появился ужас.

Но через минуту они оказались в гостиной – крохотной, с высоким потолком комнате с каменным полом. В огромном очаге горел огонь, отбрасывая дрожащие тени. Гигантский крест, почти достигавший потолка, придавал комнате вид молельни; сам крест был черным, а фигура, нарисованная на нем, естественных цветов. Под крестом стоял старый, массивный сундук, и, когда была принесена лампа и поставлены стулья, ризничий подошел к этому сундуку и, как показалось Деннистоуну, с растущими волнением и нервозностью вынул оттуда большую книгу, завернутую в белую скатерть, на которой был вышит красными нитками аляповатый крест.

Еще до того, как книгу развернули, Деннистоун обратил внимание на ее размер. «Молитвенник не такой большой, – подумал он. – И на осьмогласкник не похоже. Неужели действительно что-то стоящее?»

Тут наконец книга предстала его глазам, и Денни-стоун понял, что он видит нечто более чем стоящее. Огромный фолиант, примерно конца семнадцатого века, с тисненными золотом гербами каноника Альберика де Молеона на переплете. В книге было около ста пятидесяти страниц, почти к каждой был приклеен лист иллюстрированного манускрипта. О таком Деннистоун даже не мечтал. Десять листов из копии Книги Бытия да еще с рисунками датировались не позднее 700 года от Рождества Христова. Помимо этого полное собрание иллюстраций к Псалтырю английского происхождения – самое лучшее, какое могло существовать в тринадцатом веке; но наибольшую ценность представляли двадцать листов, исписанных унциалом на латыни. Увидев их, он тут же понял, что это ранний, никому не известный трактат, принадлежащий перу какого-то Отца Церкви. Возможно ли, что это – отрывок из копии Папия «Изречения Господни», которая находится в Ниме и датируется XII веком?»[4] Не важно – он уже решился, – книгу необходимо забрать и отвезти в