Иван Молодой. Власть полынная - Борис Тумасов

Грозно повел очами Иван Третий по думной палате и, опираясь на плечо сына, поднялся, подав знак, что конец Думе.

Мало сказать, что отцовские слова княжича Ивана огорошили, - они разум его помутили. Прежде знал, что после отца, великого князя Ивана Васильевича, сидеть ему на московском столе, но вот чтобы уже при отце великим князем, государем Иваном Молодым называться…

К матери, великой княгине, пришел, на колени встал. Княгиня Мария волосы ему потеребила, тяжело дыша, проговорила:

- Отныне, сынок, утехи ребячьи позабудь. В делах и помыслах помни, кто ты ныне! К разуму отцовскому прислушивайся, учись государством управлять. - Чуть погодя добавила: - А еще, сынок, опирайся на князя Даниила Холмского. Он тебе первым на помощь приходить будет. Даниил хоть родом швед, но в делах московит…

Иван материнскую опочивальню покинул, а в сознании все еще не мог взять, что он великий князь.

Еще мать упреждала: отныне у него заботы княжеские и жизнь его надвое разделилась: первая половина навсегда ушла в прошлое, вторая, теперь уже для великого князя Ивана Молодого, только начинается…

Из комнаты матери Иван направился в келью к бабушке, вдовствующей старой княгини.

Она сидела в низком креслице, в черном монашеском одеянии. Увидев внука, заулыбалась:

- Иди, Ванятка, погляжу на тебя.

Княжич пригнулся. Старая княгиня потрепала его вихры:

- Доволен, поди, уломала государя коварная тверичанка, чтоб назвал он тебя великим князем?

Иван хотел напомнить бабушке, что и ее предки тоже тверичи, но старая княгиня и сама сказала:

- Я родословную свою помню, но я с Москвой срослась, а твоя мать на Москве десяток лет живет, а духа тверского еще не выдохнула… Хитра, ох хитра! Дядьев твоих, Ванятка, испугалась, чтобы они на московский стол не зарились. Гляди же, коль станешь великим князем Московским, дядьям обиды не чини. Они и так недополучили, все отец твой Иван на себя забрал. Я уже просила его, чтоб дал братьям от богатств своих кое-каких городков да деревенек, не обеднеет… Ну ладно уж, возрадуйся, коли государь тебя великим князем Иваном Молодым назвал…

В Посольском приказе, что за Чудовым монастырем, писчий человек Омелька, худой, кости да кожа, грамоту сочинял от имени великих князей московских к Новгороду Великому.

Сочинит Омелька, перо гусиное о патлы нечесаные поскоблит и вновь принимается перечислять обиды, какие Новгород нанес великому княжеству Московскому. А обид писчему человеку Омельке надобно выискать немало и обсказать их в грамоте обстоятельно, иначе заявится дьяк Федор Топорков, перечитает и, избави Бог, заставит сызнова переписать.

В распахнутую дверь влетела большая черная муха, пометалась по избе и села на засаленный стол. Подняла лапки, крылышки почистила и весело пробежалась по пергаменту. Омелька руку поднял, хотел прихлопнуть наглую, да муха проворной оказалась. Покрутилась, пожужжала и вылетела. А Омелька снова за перо взялся. Ему известно, что великий князь Московский на Новгород обиду держит, что новгородцы к Литве льнут, забыли, что они русичи, не литвины. Хватит того, что Казимир, великий князь литовский и король польский, эвон сколь русских князей под себя подмял.

Скрипело гусиное перо, аккуратно выводил буквицы писчий человек. Оторвется от написанного, песком строки посыплет, встряхнет.

А время к обеду тянется. Оторвался от стола Омелька, открыл деревянный шкафчик, достал ржаную краюшку с луковицей, пожевал. Посмотрел в подслеповатое оконце, затянутое бычьим пузырем, немудреную еду в шкафчик закрыл. Проворчал что-то невнятное, верно, Бога благодарил и снова за грамоты принялся.

Слуги уже изготовились прибирать со стола, когда великий князь подал знак, и они спешно покинули трапезную.

Из-под кустистых бровей Иван Васильевич смотрел на Ивана и молчал. Наконец, хмыкнув, сказал:

- Растешь ты, сыне, не по дням, а по часам. Будто вчера еще из-за стола едва выглядывал, а ныне отрока зрю. В прошлые лета таких уже в меньшую дружину брали. - Постучал о столешницу костяшками пальцев. - Однако не о том будет речь моя. Не словесами перекидываться с тобой буду, а о деле говорить. - Замолчал, будто задумался. - Ныне, Иван, время такое: либо Москва над всеми городами и землями русскими поднимется, либо Литва крылья распрострет. Сам ведаешь, сколь князей русских под нею: Глинские, Одоевские, Вяземские и иные, а великому князю литовскому и королю польскому все мало. На Думе о том я сказывал, Казимир на Новгород зарится. Аль ему невдомек, что земля новгородская и пригороды его великому княжеству Московскому издревле принадлежат? О том отец мой, князь Василий Темный, новгородцам напоминал и меч свой карающий над ними заносил. И потому только помиловал, что архиепископ новгородский Иона слезно просил за Новгород. Ряду они дали Москве на послушание. И я, сыне, отца умолял поверить им. Все миром хочу, чтоб уговор свой они блюли. К чему кровь братскую лить, к чему раздоры чинить…

Государь долго молчал, хмурился, видно, свое вспоминал. Иван ждал, когда отец заговорит, а тот все думал. Может, вспоминал приезд владыки новгородского Ионы в Москву, аль еще какие мысли нахлынули… Но вот будто встряхнулся великий князь, промолвил:

- Замыслил я, Иван, нарядить посольство в Новгород, усовестить новгородцев, дабы они одумались, к чему город ведут, на что землю обрекают. А посольство московское станет править дьяк Федор Топорков. Грамоту нашу повезет архиепископу Ионе, боярству и люду именитому, всему народу новгородскому, кому Москва не чужда. И ту грамоту подпишу я, великий князь, и ты, Иван Молодой, князь великий. Уразумел ли ты, к чему разговор веду?

Князь Иван прижался к столешнице грудью. С трудом выдавил:

- Государь, что скажут бояре новгородские, прочитав наши подписи? Что за великий князь Иван Молодой, который дерзнул имя свое поставить рядом с именем Ивана Третьего, великого князя Московского? Не слишком ли возомнил о себе?

Иван Третий прищурился:

- Знал, Иван, заведомо знал ответ твой. Новгород ведать должен, что на Москве ныне два великих князя, и ежели молодой только погрозит, то старый ударит. Ох как больно ударит… А посольством своим мы Новгород упреждаем: с Москвой не след ерничать. И помни, сыне, ты уже не княжич юный, ты великий князь Московский, Иван Молодой. А поступки свои соразмеряй с именем этим… Многие дела предстоит нам решать, сыне. И знай, за великое княжение московское пращур твой Иван Калита [5] жизни не жалел и спину гнул перед ханом Золотой Орды Узбеком.

Над Москвой слышался мерный перестук вальков. То девки, замочив в реке грубые холсты и устлав портами весь берег, дружно выстукивали их.

Тут же у спуска мужики, раз за разом ухая, опускали и поднимали деревянную бабу, вгоняли в землю сваи, готовили новый причал.

Свесив с телеги ноги в лаптях, мужик гнал лошадь к переправе. Телега тарахтела по плахам, а мужик весело вскрикивал и вертел кнутовищем.