Я назову твоим именем сына - Ирина Шолохова

послушно закрыла глаза, следуя его указаниям, направила мысленный взгляд внутрь себя — понять, что происходит в её душе. Хотя она и без этого знала о себе всё. Внутри её бушевал ураган, готовый пролиться шквалом слёз и рыданий, сотрясающих худенькие плечи, и заливающий лицо бурным потоком слёз, солоноватых на вкус (как красное сухое вино — почему-то пришло ей в голову это сравнение). Она строго-настрого запретила «урагану» высовываться — не сейчас, потом, позднее. Она позволит себе это когда вернётся в свою каморку. Уткнётся лицом в подушку, чтобы девчонки за стеной не услышали. И разрешит себе всласть порыдать, залить подушку слезами, соплями, жалея себя — такую молодую и хорошенькую. Под утро заснуть, всё ещё сотрясаемой рыданиями, утром проснуться с головной болью, распухшим на пол-лица красным носом, красными глазами. Стыдливо пряча свидетельства «бурно проведённой ночи» пробраться к умывальнику и бесконечно умываться холодной водой, пытаясь уменьшить размеры носа и убрать красноту глаз. Это будет потом, если она себе разрешит, а сейчас надо держать «фасон» — она молодая, красивая девушка, и если только захочет «пруд — пруди» у неё будет парней. Только вот не хочет она тупых перепихиваний, обжиманий, поцелуев. «Умри, но не давай поцелуя без любви!»

— Ну? Чё замерла? Чё там у тебя внутри?

Она «вернулась» из путешествия по потаённым уголкам души. «Ураган» недовольно ворча, откатывался назад, превращаясь из грозного чудовища, готового всё снести на своём пути, в маленького рыжего котёнка, мирно урчащего у ног.

— Красное сухое вино! — она рассмеялась, обновлённая, счастливая тем, что смогла приручить, загнать ураган в глубину души. Она знала, что рано или поздно, он вырвется на свободу, это было для неё ясно также как то, что на смену ночи приходит день, а после весны наступает лето. Да! Он вырвется и захлестнёт её ливнем слёз, но это будет потом!

— Ладно! — кивнул он, соглашаясь с тем, что она не хочет выворачивать перед ним душу на изнанку, — пьём!

Они выпили, она съела конфетку, он — дольку мандаринки. Выпили ещё — бутылка опустела, он бросил бутылку между ёлок, она проследила траекторию полёта:

— Не надо! Зачем мусорить!

— И то верно! — он поднялся, нашёл бутылку и вернулся назад. Бухнулся рядом с Риткой.

Она не отодвигалась, он приобнял её за плечи:

— Замёрзла? Давай погрею!

Она не отвечала — перед глазами всё плыло, становилось зыбким, призрачным и нереальным. Он поцеловал её в шейку. Тысячи сладостных уколов вонзилось в место его поцелуя, тело мгновенно покрылось мурашками: «Как сладко! Как приятно!» — мелькнуло у неё в голове, а он уже добрался до её губ, она ответила — его страсть передалась и ей. А как же: «Умри, но не давай поцелуя без любви!» — вспомнила она свою «заповедь». Он попытался пойти дальше — расстегнул молнию на толстовке, положил руку ей на грудь, нежно поглаживая. «О, боже! — снова мелькнуло у неё в голове, — Как же приятно!» Она «взяла себя в руки», мягко, но решительно убрала его руку:

— Не надо!

— Почему? Тебе неприятно?

— Дело не в этом!

— Только в этом! Других причин нет, и не может быть!

— Для вас, парней, может быть, и так! А для нас, девушек, всё намного сложнее!

— Любите вы всё усложнять! — он отстранился от неё, — зачем? Ты девушка, я — парень! Молодые, горячие, сексуальные! Что ещё надо! Я же почувствовал, как ты затрепетала от моих поцелуев! — он с досадой сорвал травинку и принялся крутить её между пальцев. — В чём сложность? Можешь объяснить?

— Могу, — она легла на траву, положив руки на голову и уставившись в звёздное небо.

— Ну, так объясни! — он сделал ещё одну попытку, наклонился над ней, локтем правой руки опираясь на землю, левой поглаживая её по волосам.

— Максимилиан, прошу, не надо! — она убрала его руку, — я не люблю тебя — в этом причина.

— Мы только-только успели познакомиться, время должно пройти, потом, может, полюбишь.

— Ага, чтобы влюбиться надо время, а для всего остального — не надо! Давай! До свидания! Я пошла! — она поднялась и не совсем уверенной походкой пошла в сторону корпуса.

— Да подожди ты! — поднялся он вслед за ней, чертыхаясь про себя и обзывая её неадекватной: любовь ей подавай, чувства! — он догнал её, сунул в карман конфеты, мандаринки, — съешь потом, у себя.

— Спасибо за угощение! Было очень приятно побеседовать и выпить вина на лоне природы, — церемонно поблагодарила она его.

Он проводил её до корпуса:

— Ладно! Пока! Если передумаешь — дай знать!

— Хорошо! — согласилась она, — нарву букет полевых цветов и поставлю на подоконник — это и будет тебе знак.

— Добро! — кивнул он.

«Всё ясно и понятно, — думала Рита, заходя в свою каморку и включая свет, — она пошутила, а он и не понял!»

Она сняла толстовку, футболку, джины и осталась только в белых трусиках и бюстгальтере, совершенно не подумав о том, что за окном кто-то может наблюдать за её действиями. За окном, чуть поодаль, стоял Максимилиан: «Хороша! — прошептал он, — сними лифчик! Ну, пожалуйста — пожалуйста! Сними! Он же мешает тебе! Твоим прелестным наливным яблочкам хочется на свободу! Хочется освободиться от сбруи! Снимай! Снимай! Ну, давай же! Давай!»

Как бы по его желанию, Рита подняла руки вверх, откидывая волосы со лба, потом стянула бретельки с плеч, высвободила руки, повернула бюстгальтер застёжкой вперёд, расстегнула и сняла его, обнажив к великой радости, наблюдавшего за ней, две прелестных, юных задорно торчащих грудки.

«Умница! — прошептал наблюдавший, — молодец! Хорошая девочка! Послушная девочка! Ну, зачем прятать такую красоту от людей! Красотой надо делиться! А теперь сними трусики! Давай! Давай!» — шептал он, пожирая глазами юное тело.

На этот раз она не стала «послушной девочкой» — натянула пижаму, выключила свет и скользнула в кровать под одеяло.

«Ну, что же ты делаешь! Зачем! Дай полюбоваться на себя! Ну, ещё хоть чуть-чуть!» Ответа не последовало. В окне по-прежнему было темно. Максимилиан постоял ещё немного по девичьим окном, надеясь на чудо. Надеясь, что вот сейчас распахнётся окно, и девичий нежный голосок тихонько окликнет его: «Максимилиан, ты где? Иди ко мне!» И он легко заберётся в окно и сожмёт её, нетерпеливо сорвёт дурацкую пижаму — укрывающую от посторонних глаз, прелестное тело — какой дурак их придумал! Прижмётся разгорячённым телом к ней нежной и трепещущей. Нет, окно не распахнулось, за окном было темно и сонно. «Блин! Что ты с ней сделаешь! Жалко ей! Я тебя не люблю! — передразнил он тоненьким голоском, — Блин! Блин! Блин!