СССР: вернуться в детство-2 - Владимир Олегович Войлошников

С той точки пляжа, где мы стояли, противоположный берег просматривался километрах в двух с половиной (плюс-минус). Народ загорал и купался, и я сняла сандали, прошлась по песку и попробовала ногой воду.

Атас.

С тем же успехом можно в Ангаре купаться. Должно быть, со дна озера били холодные ключи или что уж, потому что температура была вполне сопоставима с нашей привычной — плюс двадцать максимум. А я, извините, не сторонница изображать лебедя, и сразу в таких случаях присоединяюсь ко мнению поручика Ржевского[2].

— Ну, как водичка? — спросил Женя.

— Сразу нет! — я натягивала сандалии. — Я, как дед Щукарь, даю решительный отлуп[3]!

Они, конечно, поржали надо мной, но согласились, что вода для купания так себе.

— А вон там, вроде бы, прокат лодок, — посмотрела из-под руки мама, — дойдём?

Вот это мы лучше одобрямс! Романтичная прогулка в золотистых вечерних лучах (пока мы по городу гуляли, плавно наступил вечер) — очень созвучно теме свадебного путешествия. И мы пошли. И целый час катались. А потом Женя, который время на часах с иркутского не перевёл, сказал:

— Ого! У нас полночь уже!

И мы внезапно дружно почувствовали усталость, пошли до квартиры, на скорую руку поели (я отметила, что кот к сардельке отнёсся положительно, и отпилила ему ещё) и отрубились как дрова.

Утром для подавляющей части населения наступили трудовые будни. Соответственно, народу на улицах сделалось резко меньше — и очереди во всякие интересные места вроде колеса обозрения в городском парке практически исчезли. Женя оставил нас кататься на колесе, а сам пошёл к деду Али, осуществлять первую часть нашего с ним плана. Я, с одной стороны, нервничала, а с другой — дышала, да. Если ему (деду) не понравится книга, накрылся наш план кое-чем большим и медным. Тогда будем другие заходы искать. Какие, я пока плохо представляла. Ну, хоть какие-нибудь. Я, если честно, даже думать об этом не хочу, настолько это меня из равновесия выводит. Поэтому я решительно воспользовалась методом Скарлетт О᾿Хара: «Я подумаю об этом завтра»[4].

А пока просто «чисто культурно отдохнём».

За этими мыслями я не заметила, как хлипкая корзинка из нескольких металлических прутиков вознеслась выше деревьев… и тут все мысли кроме оглушающего ужаса у меня стёрлись начисто. Как же я забыла, что высоты боюсь? Точнее, глубины. Я сидела, чувствуя, как ноги превращаются в два ледяных куска, и холод поднимается всё выше и выше к сердцу. Отпустило меня, когда наша кабинка снизилась до высоты второго этажа. Мамадалагая…

— Ещё круг поедем? — предложила матушка.

— Ты езжай, — дипломатично помахала я рукой, — я внизу постою, подожду тебя…

Спасибо большое, я уже всё обозрела. Понятное дело, что не стала она без меня крутиться, вылезла. И пошли мы по парку дальше.

То ли дело — лодочки! Они тут, правда, какие-то монструозные были, тоже с такими бортами, как будто из арматуры гнутой. Зато гарантированно не выше второго этажа!

Были там и другие аттракционы. Эпический изогнутый пароход (по сути, просто короб, в котором полагалось сидеть друг за дружкой ещё с кучкой юных персонажей и наслаждаться движением), меня не вдохновил. Индивидуалистка я. Массовое катание в кривой коробочке меня не привлекает.

«Ветерок» — гораздо лучше идея, хотя бы никто не дышит в затылок. Тут, правда, ветерок был только детский. Если кто не в курсе — это карусель с сидениями, подвешенными на цепочках к стальным рогулькам. Карусель раскручивается, кресла, подчиняясь центробежной силе, стремятся улететь. Прикольно. Десять копеек удовольствие.

Я пару раз покрутилась, мы погуляли вокруг, купили по мороженому, и тут пришёл Женя.

— Ну что, куда пойдём?

— А куда глаза глядят, — рационализаторски предложила я. — Ты на колесо оборзения не хочешь? Мама хотела ещё прокатиться, а я, если честно, чёт не очень.

Женя проявил заботу о женщине и прокатился с мамой на колесе, пока я честно стояла около билетёрши, поклявшись не отходить ни на шаг. Я, честно говоря, больше за маму переживала, потому как она всё пыталась контролировать, стою ли я в условленном месте, и при этом опасно высовывалась из кабинки. Вот тревожная женщина!

Наконец круг кончился, и пошли мы гулять.

С достопримечательностями в Солнечногорске было не особо богато. Из интересного набрели на какое-то старое здание, явно дореволюционной постройки. Проходящий добрый человек объяснил, что это, вообще-то, раньше (задолго до Великой Октябрьской) был императорский путевой дворец. Чтобы, значицца, когда на поезде едешь — останавливаться и отдыхать. Таких дворцов по России целая куча была понастроена. Но ещё до революции государи-императоры чегой-то от этой идеи отказались (видать, решили время в пути экономить, что ли?) и все дворцы распродали с аукционов. И вот это конкретно здание купил какой-то местный благотворитель (то ли князь, то ли граф) и организовал в нём больницу (это меня прям восхитило!), и так эта больница в коробушке дворца и жила — и до революции, и после, пока город не разросся и под больницу не отстроили новые корпуса. Но в путевом дворце по-прежнему сидела пара отделений. Мы подивились, прогулялись вдоль ограды, но внутрь ломиться не стали — смысл на больничные интерьеры глазеть?

Зашли в несколько магазинов. Выбор во «внешнем» Солнечногорске был получше, чем в Иркутске, но внутри самого военного городка даже витрины смотрелись не в пример богаче.

Заглянули в книжный. Нет, книжная мафия — она везде по Союзу. Свободно лежат партийные брошюры, решения съездов и мемуары всяких деятелей, скукота какая-то непонятная, документалистика, а что-то особо популярное купить и тут можно было только из-под полы, так что нам в этом магазине задерживаться смысла не было, у нас в Иркутске в книжном знакомство и так есть.

— Девчонки, у меня к вам предложение, — сказал Женя, — я иду домой и готовлю вам шикарный обед, а вы за это избавляете меня от хождения с вами по магазинам.

Мы с мамой переглянулись.

— Пойдёшь со мной? — спросила мама.

И я подумала, что надо идти. А то ведь она натура увлекающаяся…

Три дня мы валяли дурака. Гуляли, ходили по магазинам, иногда заруливали в кино или в симпатичное кафе «Мишутка» — мороженое там было очень вкусное. А в среду мама с Женей вдруг забеспокоились и выдвинули идею отвести меня на ночёвку к деду Али.

— Чё это вы ещё придумали? — возмутилась я. — Не хочу я ходить. И сюда никого приглашать не надо.

— Оля, но мы же ночью уедем бабушку встречать, понимаешь?

— И что? Я спать буду, пофиг мне. Обниму Ваську и продрыхну до обеда.

С Василием у меня за эти дни установились вполне дружеские отношения. Сутки он ко мне присматривался, а на вторую ночь с вечера пришёл на диванчик, на котором я расстилала постель, и мягко, как это умеют кошки, пристроился у меня в ногах. Ещё через день он уже спал у меня под боком, и если я начинала ворочаться, тихонько успокоительно урчал. Ваську можно было медитативно чесать за ушами, валяясь на диване и почитывая что-нибудь из довольно приличной хозяйской библиотеки. В общем, кот работал релаксантом, и с ним я готова была остаться с куда бо́льшим удовольствием, чем с психидорошной дедовой женой.

03. У ВСЕХ НЕРВЫ

Я КИПЯЧУ ЧАЙНИК, МАМА ПАНИКУЕТ

Накануне бабушкиного приезда (в среду) в Москве изрядно поливало, и сразу стало холодно, семнадцать градусов — это что за лето? Лишний повод мне побрюзжать; не люблю я московский климат в любое время года. Зимой тут ещё хуже, промозгло и слякотно, а в минус двадцать холод пронизывающий, как у нас в минус тридцать пять. Фу, в общем.

Но, к счастью, к четвергу разъяснило и немножко потеплело — это я узнала из утреннего прогноза погоды и обрадовалась: не промокнут мои на вокзале. И главное — не замёрзнут. У мамы босоножки-то летние, совсем лёгкие, а я за её иммунитет (в связи со склонностью к ангинам и страхом неприятных последствий) до сих пор особо переживаю.

Естественно, ни до какого обеда я не продрыхла. Василий проснулся по расписанию и негромко включил свой внутренний дизель. Главное, положение ни на миллиметр не изменил. Просто такой тумблер внутренний щёлкнул: «Я не сплю!» Я слушала его сквозь сон. Обороты постепенно прибавлялись. Жрать хочет, вестимо. Я потянулась и погладила тёплую полосатую шубу:

— Ну что, Василий Алибабаевич,