Агасфер. В полном отрыве - Вячеслав Каликинский

Все задумки Дорошевича, как правило, оказывались окупаемыми.

Однако то, что он выдал на заседании ведущих сотрудников 3 сентября 1904 года, было чересчур даже для этого экстравагантного человека!

По окончании заседания, выпроваживая из роскошно обставленного кабинета сотрудников, Дорошевич сделал знак Сытину.

– А что у нас в Москве с культурной жизнью происходит? – неожиданно спросил Дорошевич.

Вопрос поставил Сытина в тупик: чего-чего, а «культурного» вопроса он никак не ожидал. Быстренько прикинув варианты возможного подвоха, он по привычке потрогал холеную бородку и не спеша ответил:

– Начало осени у нас – мертвый сезон-с! Москвичи еще с дач не съехали… Впрочем, маэстро Рахманинов дал согласие на пост дирижера в Большой театр. На днях будет премьера «Жизни за царя» в новой постановке и с его участием. У меня же, кстати, есть билеты в ложу – не желаете, Влас Михайлович?

– Нет, не желаю! – Дорошевич нервно крутнул шеей в тесном воротничке. – Оперу я слушал уже, и, признаться, не понимаю – что там может быть нового? Государя на кайзера заменят?

– Ох, договоритесь вы когда-нибудь, господин фельетонист! – Иван Дмитриевич невольно оглянулся на дверь, и, убедившись, что она плотно прикрыта, вновь обратил к Дорошевичу укоризненный взгляд серых, чуть навыкате глаз. – Ну кто вас за язык-то тянет, Влас Михайлович? Ну, со мной наедине – ладно! Так вы ведь и в более широких кругах не стесняетесь! Не бунтарь вроде записной, не социалист – а все туда же!

– А-а, оставьте! – капризно сморщился великий фельетонист. – Я не о том хотел спросить, впрочем… Ах да: мне утром, по дороге в редакцию, кто-то сказал, что типографские рабочие опять волнуются. Депутацию к вам посылали… Никак штрафы ваша контора новые придумала?

Сытин поджал губы: опять этот неуемный человек не в свои дела лезет! Однако промолчал, недовольство высказывать поостерегся. Лишь уклончиво отметил:

– Депутации часто ко мне приходят. И вопросы одни и те же ставят: укоротить рабочий день в канун праздников, двугривенный добавить за вредные миазмы в цехах. И без штрафов, Влас Михайлович, тоже никак нельзя! Вот сегодня, к примеру, мастер мне докладную подал на утверждение: двое типографских небрежно бумажный рулон в печатной машине закрепили. Он сорвался на ходу, с двух саженей высоты на каменный пол упал. Спасибо, что не прибил никого, но от удара деформировался, в машину теперь не поставишь. А это почти двадцать пудов отличной газетной бумаги – как не штрафовать? Другие хозяева вовсе за такие дела гонят!

– А вы у нас либера-а-ал! – хмыкнул Дорошевич.

– Напрасно смеетесь, Влас Михайлович! Да-с, либеральных взглядов не скрываю! Но моя твердость в интересах тех же рабочих! Отпущу пораньше в канул праздника – куда рабочий пойдет, Влас Михайлович? Не в читальню, и не к семье – в кабак побежит! И про двугривенный лишний детям не скажет, а туда же, в кабак понесет!

– Вам, капиталистам, виднее, конечно…

– Конечно, виднее! Хозяин не единым днем живет, а наперед смотрит. Изволите ли помнить мое народное издание сочинений Гоголя, Влас Михайлович? Мне тогда конторские да счетоводы при расчете будущих тиражей расклад дали: выпускать пятьдесят тысяч книг, в два рубля за каждую. А я тираж определил в два миллиона, а цену в полтинник. Извольте посчитать – кто в выигрыше остался? Осилил ли бы народ эти два рубля? Крестьянин сапоги купит за два рубля! А полтинник за книжку уже не жалко. Теперь Гоголь в каждой деревне, считай, есть. И товарищество Сытина в прибылях осталось! А вы говорите – двугривенного Сытину жалко! Вот на водку мне – жалко! А ежели куплю в Крыму участок землицы, да построю там на эти непропитые двугривенные санаторий для типографских, для их оздоровления – что тогда скажете, Влас Михайлович?

– Постройте сначала! – буркнул Дорошевич. – Только прежде у самих рабочих спросите – нужна ли им эта подачка с барского плеча? Согласятся ли поехать в ваш санаторий? Я вот нынче с некоей вдовой в коридоре редакции столкнулся… Смешная фамилия такая – Курносова. Тоже ведь за господской милостью приходила – но не за двугривенным! Мальца своего просила Христом Богом пристроить к делу. А ваши оглоеды ее на биржу труда хотели!

Сытин захохотал и рухнул на диван. Смеялся он долго, со вкусом и переливами, вскриками «не могу!», «уморили, ей-богу!» – так, что постоянно дежуривший у дверей кабинета сторож в недоумении приотворил дверь и засунул внутрь мигающий глаз, нос и левый ус. Отсмеявшись, Иван Дмитриевич вытер глаза платком и поднял на фельетониста глаза в лучинках добрых мелких морщинок:

– Извините, Влас Михайлович! Вы мне сейчас показали, как рождаются газетные сенсации… Филиппику вашу гневную услыхал – а на биржу труда ту вдову не мои конторские гнали, а ваши, редакционные работники!

Дорошевич, оценив двусмысленность ситуации, тоже улыбнулся, вернулся за обширный стол, щелкнул крышкой часов, посерьезнел.

– Я ведь с вами, Иван Дмитриевич, не о том вовсе поговорить хотел. Мысль у меня появилась одна… Не могу избавиться от чувства неудовлетворенности. Работа идет, движется… кипим, пузыри пускаем – а чего-то не хватает. Вот война с японцем – и что? Чем «Русское слово» от того же «Московского листка» отличается? Телеграммы с передовой печатаем – и другие печатают! Всеподданнейшие донесения генерала Куропаткина его императорскому величеству публикуем – опять же, как все!

– Что-то вы, батенька, нынче строги к себе необычайно! А корреспонденции Немировича-Данченко с передовых позиций? Их у нас и немцы с англичанами перепечатывают! Какая газета может себе еще позволить этакое роскошество – иметь на содержании собственного военного корреспондента на позициях наших войск? Платить ему по нормам военного времени, не считая четвертачка за каждую строчку?

– Опять вы о деньгах, Иван Дмитриевич! – сморщился Дорошевич. – Приземленный вы человек, право… А я о другом толкую: надобно «Русскому слову» что-то такое выдумать, чего у других газет нету! Например, в самую Японию корреспондента своего заслать, а? Из первых рук получить картину состояния духа противника, оценить и сравнить…

– Ну-у, Влас Михайлович, вы тут уже того! На прерогативы Ставки Верховного главнокомандования покушаетесь! – Сытин обеими руками поправил очки, озабоченно покрутил головой. – Разведчика из Генерального штаба заполучить желаете в штат «Русского слова»?

– Не не военного, а своего брата, газетчика!

– Понесло вас, батенька! Собственного корреспондента в Японии, во время войны заиметь! Это вам не к Папе Римскому под видом русского юриста-правоведа для взятия интервью проникнуть. В Ватикане вам от ворот поворот показали, без всяких вредных последствий. Канцелярия понтифика вам тогда просто отказала в аудиенции – и поехали вы себе дальше по Европе! А тут славянскую душу в Японию заслать мечтаете, чтобы в шпионстве там обвинили, да и повесили на первом столбе?!

– Да знаю, знаю всё, Иван Дмитриевич! – нетерпеливо прищелкнул пальцами Дорошевич. – Но вы забыли поучительнейшую страничку истории о Троянском коне! Русского агента можно преподнести япошкам в замаскированном виде!