Поднебесная - Гай Гэвриэл Кей

Тай надеялся стать одним из гражданских служащих, имеющих доступ во дворец и ко двору, «плыть в струе», как говорится. Он целый год учился в столице (в промежутках между встречами с куртизанками и собутыльниками) и уже готовился сдавать трехдневный письменный экзамен для поступления на императорскую службу Экзамен, определяющий будущее.

Потом умер его отец возле спокойной реки, и начались два с половиной года официального траура. И пронеслись, как ветер с дождем вниз по реке.

Одного человека приговорили к двадцати ударам тяжелой палкой за то, что он не отошел от повседневной жизни и не совершил те обряды, которыми полагалось почтить умерших родителей.

Можно сказать (и некоторые говорили), что Тай нарушил эти обряды тем, что находился здесь, в горах, а не дома, но он поговорил с помощником префекта перед тем, как отправиться в долгий путь на запад, и получил разрешение. И он до сих пор очень далек от повседневной жизни, и вообще чрезвычайно далек от всего, что можно было бы назвать амбициями или суетностью.

То, что он сделал, было довольно рискованно. Всегда существовала опасность, когда речь шла о том, что могут нашептать в Министерстве церемоний, которое руководит экзаменами. Устранить соперника тем или иным способом было самой распространенной тактикой, но Тай считал, что он себя обезопасил.

Конечно, никогда не знаешь наверняка. Только не в Синане. Министров назначали и ссылали, генералов и военных губернаторов продвигали по службе, потом понижали в ранге и приказывали им покончить с собой. К тому же двор быстро менялся перед его отъездом. Но Тай еще не занимал никакого положения. Он не рисковал ничем – ни должностью, ни рангом. И он считал, что сможет выжить после наказания палками, если до этого дойдет.

Он пытался понять сейчас, в залитой светом луны хижине, окутанный одиночеством, словно шелковичный червь во время четвертого сна, как сильно он в действительности скучает по столице. Готов ли он вернуться, возобновить прежнюю жизнь? Или настало время еще одной перемены?

Он знал, что скажут люди, если он действительно все изменит, и что уже говорят о втором сыне генерала Шэня. Первого сына, Лю, знали и понимали – его честолюбие и достижения вписывались в рамки стандарта. Третий сын был еще слишком молод, совсем ребенок. Именно Тай, второй сын, вызывал больше всего вопросов.

Траур должен был официально закончиться на седьмой месяц полной луны. Он завершил бы обряды, по-своему. Мог возобновить учебу и подготовиться к следующим экзаменам. Так поступали мужчины. Ученики сдавали письменные экзамены для поступления на государственную службу пять раз, десять, и даже больше. Некоторые умирали, так и не сдав их. Каждый год из тех тысяч, которые начинали этот процесс на предварительных экзаменах в своих уездах, от сорока до шестидесяти человек добивались успеха. Последний экзамен начинался в присутствии самого императора, одетого в белые одежды, черную шляпу и желтый пояс, как для высшей церемонии: сложный процесс посвящения, сопровождающийся взятками и коррупцией, как всегда в Синане. Как могло быть иначе?

Столица, кажется, вошла в его посеребренную хижину, отогнав сон еще дальше воспоминаниями о шумной толчее и суете, которая никогда не прекращается, независимо от времени суток. Продавцы и покупатели кричат на базарах, нищие и акробаты, предсказатели судьбы, наемные плакальщицы, идущие в похоронной процессии с распущенными волосами, лошади и повозки, гремящие и днем и ночью, мускулистые носильщики паланкинов, покрикивающие на прохожих, чтобы уступили дорогу, и прогоняющие нерасторопныхх бамбуковыми палками. Стражники Золотой Птицы со своими собственными палками на каждом крупном перекрестке, которые очищают улицы от людей с наступлением темноты.

Маленькие лавочки в каждом районе города, открытые всю ночь. Ночные уборщики мусора проезжают, издавая свои жалобные предостерегающие крики. Бревна подскакивают и катятся сквозь внешние стены Синаня в огромный пруд у Восточного базара, где их будут продавать и покупать после восхода солнца. Утренние порки и казни на двух базарных площадях. После обезглавливания выступают уличные артисты, пока большие толпы еще не разошлись. Звон колоколов, отмечающий время днем и всю ночь, и долгая дробь барабанов, запирающая стены и все сторожевые ворота на закате и открывающая их на рассвете. Весенние цветы в парках, летние фрукты, осенние листья, и повсюду желтая пыль, прилетающая из степей. Пыль мира. Нефрит и золото. Синань…

Он слышал, и видел, и почти чувствовал его запахи, как запомнившейся хаос и какофонию души. Потом отогнал их от себя в лунном свете, снова прислушался к призракам снаружи, к их плачу, с которым ему пришлось научиться жить здесь, чтобы не сойти с ума.

В серебряном свете он посмотрел на низкий письменный столик, на палочку туши и бумагу, на плетеный коврик перед ним. Его мечи стояли у стены рядом. Аромат сосен влетал в открытые окна с ночным ветром. Дуэтом с мертвецами звенели цикады.

Он приехал к Куала Нору, под влиянием душевного порыва, чтобы почтить печаль отца. Он оставался здесь также и для себя – работал каждый день для того, чтобы принести то облегчение, какое только мог, каким бы малым ни было число оставшихся не погребенными. Труд одного человека, не бессметного, не святого.

Прошло два года, менялись сезоны и звезды на небе. Он не знал, как будет чувствовать себя в толчее и сутолоке столицы. Это была честная мысль.

Он не знал, по каким людям скучает. И видел одну из них мысленным взором, почти слышал ее голос, слишком живо, чтобы сон вернулся к нему, вспоминал последний раз, когда лежал с ней.

– А если один человек возьмет меня отсюда, когда ты уедешь? Если один человек попросит меня… предложит мне стать его личной куртизанкой, или даже наложницей?

Тай знал, конечно, кто такой этот «один человек».

Тогда он взял ее руку с длинными, позолоченными ногтями на пальцах, унизанных кольцами с драгоценными камнями, и положил на свою обнаженную грудь, чтобы она почувствовала биение его сердца.

Она рассмеялась, с легкой горечью:

– Нет! Ты всегда так делаешь, Тай. Твое сердце никогда не меняет свой ритм. Оно мне ни о чем не говорит.

В Северном квартале, где они находились – комната наверху в павильоне Лунного света дома удовольствий – ее звали Весенняя Капель. Он не знал ее настоящего имени. Настоящих имен никто не спрашивал. Это считалось неучтивым.

Медленно произнося слова, потому что ему было трудно, он сказал:

– Два года – большой срок, Капель. Я это знаю. Многое произойдет в жизни мужчины или женщины. Это…

Он поняла руку и зажала ему рот, не слишком нежно. Она никогда не была с ним нежной.

– Нет, опять. Послушай меня, Тай. Если ты заговоришь снова о Пути, или об уравновешенной мудрости долгого течения жизни, я возьму фруктовый нож и отрежу тебе мужское достоинство. Я подумала, что тебе следует знать об этом раньше, чем ты продолжишь.

Он помнил шелк ее голоса, его потрясающую сладость, когда она произносила подобные вещи. Он поцеловал ее ладонь, прижатую к его губам, а потом тихо ответил, когда она слегка отодвинулась: