Торговец забвением - Дик Фрэнсис

— Чудесно! — одобрительно кивнула Флора, отпив глоток; мне же показалось, что в вине, как обычно, слишком много газа, да и вкус не слишком выражен. Но ничего, в таких количествах сойдет. Особенно большие партии шампанского я продавал для свадеб.

Прихватив бокал, Флора прошла под шатром к выходу, туда, откуда должны были появиться гости. Вид из него открывался не на дом, а на поляну, где будут парковаться машины. Дом Джека Готорна и его конюшни располагались в лощине, к востоку от Беркшир-Дауне. Вокруг простирались холмы, надежно укрывая имение от посторонних глаз. Издали и не скажешь, что здесь кто-то живет. Гости по большей своей части должны были приехать по главной дороге, что вилась по склону холма и куда смотрела тыльная сторона дома. Оставшуюся часть пути им предстояло пройти пешком, затем войти в ворота, образовавшиеся в живой изгороди из низеньких кустов роз, и уже потом оказаться на лужайке. Дав несколько подобных приемов, Флора научилась управлять толпой гостей и теперь довела свою технику почти до совершенства; кроме того, появляясь у Готорнов таким образом, никто из приезжих не беспокоил лошадей.

Внезапно Флора громко ахнула и поспешила обратно, к нам.

— Боже, какой кошмар! Шейх уже здесь. Его машина едет по холму. Джимми, быстренько вперед, встречайте его. Джек до сих пор переодевается. Проведете шейха по двору куда захочет. Господи, как неудобно! И скажите Джеку, что он уже здесь.

Джимми кивнул, неторопливо отставил бокал в сторону и, пружинисто вышагивая по траве, двинулся встречать высоких гостей — разбогатевшего на нефти шейха и его свиту. Флора секунду колебалась, затем все же решила остаться со мной. И вдруг сердито выпалила:

— Не нравится мне этот шейх, и все тут! Ничего не могу с собой поделать. Жирный, противный, а уж держится так, словно все вокруг принадлежит только ему! Еще терпеть не могу, как он на меня смотрит — из-под полуопущенных век, точно я пустое место и ничего не значу… О, Тони, дорогой, я вам ничего не говорила, идет? Просто мне не нравится, как арабы относятся к женщинам.

— А его лошади только и знают, что выигрывать скачки, — заметил я.

— Да, — она вздохнула. — Нет, не думайте, быть женой тренера ох как не просто! От некоторых владельцев меня прямо тошнит. — Она одарила меня беглой улыбкой и направилась к дому, я же принялся выгружать из фургона апельсиновый сок и колу.

Шофер в униформе запарковал длинный «Мерседес» с затемненными стеклами, принадлежавший, по всей видимости, шейху, носом к шатру; подъехали еще несколько машин. Прибыли официантки и прочие помощники, а следом за ними непрерывным потоком пошли гости, которых должно было быть с сотню, если не больше.

Они подъезжали на «Роллсах», «Рейнджроверах», «Мини» и «Фордах». Какая-то парочка прибыла в фургоне для перевозки лошадей, другая — на мотоцикле. Некоторые приехали с детьми, другие — с собаками, правда, почти все оставили их в машинах. Разношерстная толпа в кашемире и вельвете, в клетчатых ковбойках и твидовых пиджаках, в элегантных платьях и жемчужных колье, они неумолчно стрекотали, спускаясь по травянистому склону холма, проходя через воротца в живой изгороди, устремляясь по зеленой лужайке к гостеприимному шатру. Да и что им, какие у них были заботы! Воскресное утро, впереди выпивка и развлечения, все треволнения и неприятности остались позади.

Как обычно бывает на подобного рода приемах, каждый кого-то знал. Уровень шума повышался и достиг децибел, от которых уже звенело в ушах, и только стоя у самой стенки, можно было говорить, не повышая голоса до крика. Шейх, одетый по полному арабскому протоколу в развевающийся на ветру просторный балахон и окруженный свитой охранников со скучающими глазами, был, пожалуй, единственным, кто стоял спиной к шатру, держа в руке бокал с апельсиновым соком и озирая происходящее из-под полуопущенных век. Джимми лез из кожи, развлекая почетного гостя, но наградой ему были лишь короткие кивки без тени улыбки. Постепенно остальные гости тоже стали подходить к плотной фигуре в белом тюрбане перемолвиться парой слов, но все, насколько я успел заметить, делали это как-то неестественно, и среди них не было женщин.

Спустя некоторое время Джимми оторвался от шейха, и я обнаружил его рядом, за спиной.

— Строгий парень, как я погляжу, этот шейх, — заметил я.

— Да нет, вообще-то он человек неплохой, — дипломатично ответил Джимми. — Правда, не слишком любит такие сборища, на западный манер, и еще явно выраженная мания преследования. Боится, что его убьют… Говорят, даже в кресло к дантисту не сядет, пока охрана не наводнит весь зубоврачебный кабинет… Но в лошадях толк знает, это несомненно. Просто обожает их. Видели бы вы, как он ходил по двору, прямо глаза горели, — он окинул взглядом толпу и вдруг воскликнул: — Видите вон того мужчину? Говорит с Флорой. Это и есть Ларри Трент.

— Хозяин фальшивого «Лэфройга»?

Джимми кивнул, потом глубокомысленно насупился и, видимо, что-то для себя решив, вдруг двинулся в совершенно противоположном направлении. Я же разглядывал мужчину, беседовавшего с Флорой. Средних лет, темноволосый, с усами. Один из немногих, кто носит пиджак застегнутым на все пуговицы. Из нагрудного кармана торчал уголок шелкового платка. Но тут кто-то загородил его, я потерял Трента из вида. И начал обмениваться ничего не значащими фразами с полузнакомыми людьми, с которыми виделся регулярно, но не чаще раза в год, а встречаясь, всякий раз делал вид, словно и не было провала во времени. Людьми из того разряда, которые, руководствуясь самыми лучшими намерениями, непременно задавали один и тот же вопрос: «А как Эмма? Как поживает ваша очаровательная жена?»

Я думал, что никогда не привыкну к этому, к словам, которые вонзались в оголенный нерв, точно игла, к этой почти физической боли. Эмма… о Боже мой.

— Она умерла, — отвечал я, слегка качая головой, стараясь преподать эту новость как можно деликатнее, чтоб не смущать человека. Как часто приходилось произносить эти два слова, слишком часто. Теперь-то я научился преподносить эту новость, не вызывая смятения и дискомфорта. Научился… Прошел горькую выучку вдовцов, старавшихся уберечь от огорчения других, тщательно прятавших собственную боль.

— О, мне бесконечно жаль! — воскликнул какой-то человек. Искренности, как всегда, хватило на секунду. — Не знал, просто понятия не имел. И… э-э… когда же?

— Шесть месяцев назад, — ответил я.

— О, — он уже пришел в себя и тщательно соразмерял уровень допустимого в подобных случаях сочувствия. — Нет, я действительно страшно сожалею.

Я кивнул. Он вздохнул. Мир продолжал вертеться. С соболезнованиями покончено, до поры до времени. Не он первый, не он последний. По крайней мере, удержался и не спросил, от чего. И мне не пришлось рассказывать ему и вспоминать о страданиях, коме, о нерожденном ребенке, погибшем вместе с ней.

Большая часть гостей Джека являлась также моими клиентами, так что во время подобных сборищ мне представлялся случай поговорить не только о лошадях, но и о вине. И вот, беседуя с приятной пожилой дамой, желавшей услышать мое мнение о достоинствах «Коте дю Рон» перед «Коте дю Нюит», я вдруг увидел Джимми. Он говорил с Ларри Трентом. Поймал мой взгляд и сделал знак подойти, но приятная дама могла купить целый ящик лучшего из вин, если, конечно, удастся убедить ее в том, что оно лучшее, а по тому я жестом дал Джимми знать, что подойду чуть позже,-в ответ на что он безнадежно махнул рукой.