Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

архиважно, выкрикивайте в массы. И не забудьте дать время массам отреагировать.

Он поднял его из-за стола и легонько, но настойчиво подтолкнул к трибуне. Зал неистовствовал. Все встали. Президиум, стоя, изо всех сил бил в ладони. Председательствующий тщетно пытался призвать к тишине. Он махал руками, постоянно звонил в колокольчик над головой, звон которого даже ему не был слышен.

Добравшись до трибуны и не зная, что ему делать, он скосил глаза в сторону президиума. Предыдущий оратор, присев у краешка стола, что-то быстро записывал в синюю тетрадь.

— Предводитель или Вождь, — подумал он и полностью повернулся лицом к залу. Перевернул первый лист доклада. Прочел про себя первую строчку и, вытянув в зал руку, чуть-чуть ее приподняв, развернул ладонь в сторону центральной ложи. Зал неожиданно замер. Шум, гам, аплодисменты, овации резко прекратились. Наступила щемящая тишина. Присутствующие, несколько секунд постояв, стали усаживаться на свои места. Даже клубы дыма замедлили свое движение и начали понемногу рассеиваться. Проступили более отчетливо контуры зрительного зала, лица людей и предметы интерьера.

Когда зал был готов к его речи, он сквозь редкий скрип кресел и глухое кашлянье первых ветеранских рядов произнес, резко выкрикивая слова:

— Наши противники, оппортунисты и ренегаты утверждают: «Нет дыма без огня и нет огня без дыма». Нет, отвечаем мы. Вы не правы. Не понимаете важность текущего момента. Нет! Нам с вами не по пути!

В зале одобрительно загудели. В разных местах партера раздались возгласы: «Да, правильно! Позор оппортунистам!»

Он покосился на президиум — Предводителя не было за столом, он исчез. Ему стало как-то сиротливо одному на трибуне — одному с глазу на глаз с полным залом. С большим волнением он быстро пробежал глазами следующий абзац и четко, акцентируя окончания слов, озвучил текст:

— Мы, товарищи, должны жестко поставить этому заслон. Наш устав говорит следующее: «Осуществление нахождения дымиста, единолично и (или) более одного, независимо от того с кем и когда осуществляет нахождение дымист, в том числе с членом (членами) других партий, партийных групп и (или) иных общественно-политических объединений, организаций в местах данной и (или) иных местностей во время прохождения закрытых и (или) открытых съездов, сходов, демонстраций и митингов, независимо от их направленности, тематики, вопросов, лозунгов и (или) художественного оформления, запрещается и подвергается общественному закрытому и (или) открытому осуждению и (или) иным мягким ликвидациям».

После этой фразы зал сначала насторожился, потом, видимо, удивился тому, как ему удалось это проговорить, и тут началось. Народ повскакивал с мест. Раздались аплодисменты, крики, гул, топанье ног. Зал бесновался.

Он еще несколько раз останавливал беснование зала, уже более уверенно и твердо, выбрасывая вверх и вперед правую руку с открытой ладонью. Доведя доклад до конца, он уже спокойно прошел к своему месту в президиуме. Председатель дал знак рукой кому-то наверху. Зазвучала музыка. Зал запел гимн:

Вставай, дымизмом окрыленный,

Партиец нашенских основ.

И разум дымом просветленный К великим подвигам готов.

А если где-то дыма мало,

И чуть забрезжило вдали,

Подбавим в массы мы угара,

Чтобы сбылися все мечты…

Зал пел стоя. В президиуме все открывали рты, видимо, не зная слов. Он тоже не знал слов и активно, пытаясь попасть в незнакомый текст, открывал рот:

Это есть наше право,

Это есть наша мысль.

С дымизмом вокруг людей не мало,

В дымизме наша жизнь!

* * *

Она внимательно смотрела на него:

— Ты был у них, дымушников?

— Это был сон, — приоткрыв глаза, ответил он.

— Нет, это не сон, — утвердительно прошептала она. — От тебя пахнет дымом.

— Дым, дымисты, дымизм, — крутилось у него в голове. — Неужели весь этот шум, гам, какая-то чушь и чепуха были наяву?

— Это опять мои странные способности, — подумал он.

— Имей в виду — дымистов не очень-то одобряет объединенное правительство. Они шумят и дымят чересчур много. Будешь с ними общаться, тоже станешь неодобряемым. И потом, все они мелют какую-то чепуху, а их вождь, по мнению нашей конторы, служит не только дымистам. Все у них вранье и сплошная чушь.

Он слушал ее и понимал:

— Она, конечно, права. Надо бы присмотреться к этому всему балагану. Поймать бы их Предводителя на лжи.

Само собой сложилось:

— Кружилась осень над полями,

Уже листва была желта.

Как описать ее словами?

Ведь в желтизне одна тоска,

А если пару слов найдешь ты,

То все равно одно вранье.

Бывает музыка надежней —

Слова летят как воронье —

Одно цепляется, не лезет,

И ищешь рифму без конца.

И поиск этот просто бесит,

Как черт подводный озерца…

Он вспомнил, что в конторе их называли иногда, пренебрежительно — «дымнюками».

— Просто ты не любишь их, — сказал он, — поэтому тебе они не нравятся, кажутся плохими.

— Я люблю только тебя, мой мальчик и еще я люблю. — она закрыла влажные глаза, — но там сейчас война.

Детское вранье

В детстве среди пацанов процветала шутливая игра в «баламута».

Самое, самое начало осени. Зелень еще яркими пятнами радует глаз, желтизны почти не видно. Только кое-где, на березках, мелькают бледно-желтые листочки-капельки. В садах бросаются в глаза яркие яблоки, радостно светятся на солнце, переливаясь от ярко-зеленого до ярко-красного цвета.

Утром на рассвете уже прохладно. Бегать в школу в одном пиджаке на рубашку зябко. А днем, когда солнце поднимается высоко, — выходишь из помещения, — жарковато. Веселым гамом ребятня вываливается на улицу. Портфели выставлены в две кучи — вот и ворота. И можно прямо на еще зеленой траве погонять старый, потрепанный кожаный мяч. А можно идти вдоль берега озера и смотреть в воду — как рыбья молодь снует туда-сюда, нагуливает жирок. Небо чистое-чистое, настроение — блаженствующее, счастливое. Пацаны взахлеб, перебивая друг друга, рассказывают летние истории: как на рыбалке поймали огромадную рыбищу, как грибов собрали немерено — около ста штук белых всего за час, спасли массу народа от пожара. Историй имелось множество — лето было длинное. Кое-кто вдруг расскажет что-то такое, что явно «тянет» на фантастическое вранье. Он — рассказчик и сам чувствует — что-то не то сказал. И окружающие с улыбкой и нарочито выпученными глазами, хором кричат: «Не может быть, ты баламут». И шутя, не злобно, в ритм стучат по спине баламута, приговаривая:

— Баламут, баламут

Собирайся на суд.

Кто