Цикл Дегона. Бог-амфибия - Вольфганг Хольбайн

Она вслепую бросалась из стороны в сторону, энергично двигая ногами, пока ей не удалось вынырнуть на поверхность. От холода ее почти парализовало. Когда Дженнифер захотела вдохнуть и открыла рот, воздух так и не достиг ее легких, и холодная бездна снова потянула ее вниз своими невидимыми руками.

И тут она почувствовала, как что-то коснулось ее ноги.

Неожиданное прикосновение помогло побороть шок. Дженнифер закричала и сделала глубокий вдох перед тем, как снова погрузиться под воду. Горькая ледяная вода заполнила ее рот, но, благодаря отчаянным движениям, ей удалось еще раз вынырнуть на поверхность.

Берег казался нарисованным черной тушью на полотне ночи. И было непонятно, то ли Дженнифер отделяла от берега пара сотен футов, то ли до берега было несколько десятков тысяч миль. Ее силы начали иссякать. Связанные руки, словно тяжелый груз, тянули ее на глубину, а холод паучьими лапками расползался по всему телу. Но даже если бы руки у нее не были связаны, она все равно утонула бы, не успев доплыть до берега.

Внезапно эта мысль показалась ей даже чем-то привлекательной. Наверное, это к лучшему, подумала Дженнифер. Быстрая смерть: минутная агония, а затем погружение в беспамятство. Она не познает ужаса, вызванного его нападением. Возможно, смерть будет спасением, единственным способом избежать встречи с ним. Для этого ей понадобились все силы. Девушка никогда не поверила бы, что это будет настолько сложно. Не поверила бы она и в то, что ей вообще хватит мужества совершить этот поступок.

Девушка выдохнула, подняла руки над головой и нырнула в глубину.

Ее окружали тьма и могильный холод. Она чувствовала, что погружается все глубже и глубже в ледяное безмолвие. Вода проникала в рот и нос, перед глазами вновь появились разноцветные круги, а в груди проснулось странное ощущение неотвратимости. Несмотря на весь ужас ситуации, девушка испытывала нечто похожее на триумф: она умрет, но убежит от него.

Внезапно рядом с ней, пробившись сквозь черную поверхность воды, появилось что-то большое. Это что-то вцепилось в нее и потянуло к себе. Затем Дженнифер почувствовала, как чья-то сильная рука нежно обхватила ее шею и приподняла голову над поверхностью воды. Она ничего не видела, кроме бурлящей воды и теней, порожденных ее собственным воображением, но поняла, что ее тело ощупывают, давя на живот, и заставляют снова и снова делать глубокие вдохи. Она в отчаянии билась в воде, ощущая мягкое сопротивление, а потом, когда чьи-то невидимые руки подняли ее еще выше, снова вынуждая дышать, громко вскрикнула. В тот же миг что-то коснулось ее рук, мягко скользнув по веревкам, которыми были связаны запястья, — и веревки порвались. В этот момент сопротивление исчезло и ее невидимый спаситель вновь погрузился в глубины озера, а она почувствовала силу холодной воды. Инстинктивно бросившись вперед, девушка поплыла, жадно вдыхая воздух. Озеро кружилось перед ее глазами в безумном танце, на небе чернели дождевые облака, а пронизывающий до костей холод оглушал. Но в ее сознании теплилась мысль о том, что она спасена, что он не принял ее жертвы. Он прикоснулся к ней и отверг ее, так что она будет жить — если, конечно, ей удастся доплыть до берега, переборов холод.

Постепенно ее тело подчинилось ритму привычных движений пловца. Теперь она плыла быстрее, внимательно следя за дыханием. Берег приближался, и она уже видела его очертания. Еще сотня взмахов руками — и она спасена.

Когда Дженнифер была в двадцати ярдах от берега, на нее повеяло свежестью. Вода забурлила, сильный порыв ветра, словно невидимый кулак, разорвал облака, и на мрачном небе показалась огромная и круглая, словно белый глаз без зрачка, луна.

В тот момент, когда Дженнифер вновь почувствовала под собой движение воды, она поняла, что жестоко ошиблась. Но она даже не успела вскрикнуть. Те же нечеловечески сильные руки, которые спасли девушку, теперь тянули ее на глубину.

За окнами дома в Эштоне медленно рассеивались предрассветные сумерки. Большая площадь в самом престижном районе Лондона, окруженная двумя рядами ухоженных деревьев, еще, казалось, спала. В некоторых окнах горел свет, в первую очередь в полуподвальных помещениях, где слуги готовили завтрак или просто болтали, ожидая, когда проснутся их хозяева и начнется новый день. Из каминных труб тонкими струйками поднимался серый дым, и ничто не выдавало своего пробуждения. По идеально уложенным булыжникам мостовой, как напоминание о ночи, стелился вязкий туман, а голуби, которые всегда первыми приветствовали солнце своим воркованием, в это утро куда-то попрятались. Казалось, день проспал сам себя.

Тихий скрип двери ворвался в мои мрачные мысли словно звук из другого мира. Я поднял голову. Это была Мэри, моя домохозяйка. Она выглядела такой же сонной, как и я, если не считать улыбки на ее бледном лице. Однако при виде дымящегося кофейника, двух чашек и серебряной сахарницы на подносе я почувствовал, что мое настроение постепенно улучшается.

Заставив себя улыбнуться в ответ, я задернул портьеру и отошел от окна. Только сейчас я заметил, что, пока я стоял у окна и смотрел на улицу, огонь в камине погас и в комнате заметно похолодало. На календаре был конец сентября, и ночи уже стали ощутимо холодными. Я опустился на колени перед потухшим камином, развел огонь и потер ладони.

— Вы снова не спали, Роберт, — упрекнула меня Мэри.

Фарфоровая чашка звякнула о поднос, и я, обернувшись, увидел, как Мэри наливает дымящийся горячий кофе во вторую чашку.

— Да нет, — солгал я. — Просто я очень рано встал.

Сев, я взял чашку и осторожно отхлебнул горячий кофе. Мэри опустилась на второй стул, стоявший перед маленьким столиком, и озабоченно посмотрела на меня. Я, признаться, был рад ей. Мэри Уинден, моя домохозяйка, была одной из немногих, кто мне нравился, причем это чувство было взаимным.

— Ничего вы не спали, — строго произнесла она. — Свет горел всю ночь.

— Но я часто сплю при свете, — возразил я, однако Мэри раздраженно отмахнулась, не обратив внимания на мои слова.

— К тому же всю прошлую ночь я слышала, как вы расхаживали туда-сюда по комнате, — невозмутимо продолжила она. — Роберт, вы же себя просто убиваете, неужели вам это непонятно?

— А хоть бы и так, — пробормотал я. — Не думаю, что моя смерть станет большой потерей для человечества.

Я криво улыбнулся, увидев, как вспыхнули глаза Мэри, и наклонился, чтобы отхлебнуть кофе. Он был настолько горячим, что я даже не чувствовал его вкуса, к тому же за прошедшие дни я выпил его столько, что он перестал оказывать на меня свое бодрящее воздействие.

— Вам что, нравится себя жалеть? — внезапно спросила Мэри. — Или дело в обычной лени?

— Что… что вы имеете в виду? — изумленно спросил я.

Честно говоря, такая агрессивность Мэри меня удивила. Она всегда казалась мне энергичной, но в то же время весьма мягкой женщиной, от которой я не слышал ни единого злого слова.

— О, вам это прекрасно известно, мальчик мой! — резко ответила она. — Вы уже две недели как забаррикадировались в этой комнате, живете только на кофе и лепешках, неизбежно приближаясь к смерти. — Она в ярости указала на книги и манускрипты, сложенные стопками высотой в метр, которые были повсюду: на полу, на письменном столе, в кресле. — Даже не знаю, что вы себе думаете, — недовольно говорила она, — но чем бы вы ни занимались, вам не удастся довести дело до конца, если вы умрете от истощения.