Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

«Билли Конн силился подняться. Рефери открыл счет. Конн оперся на одну ногу, потом на другую, затем начал вставать — но рефери преградил ему дорогу. Было слишком поздно.

…И тогда впервые из глубины комнаты, с диванных подушек, прозвучал голос нынешнего мужа Розы:

— Опять этот Джо Луис не чисто выиграл. По-моему, Конн вовремя поднялся, а судья его остановил.

Роза Морган ничего не сказала — только допила свою рюмку».

Что же, черт возьми, получается? Если статью чуть-чуть переработать, из нее получится хороший рассказ. Связки между фрагментами, пояснения даны вполне по-журналистски, как было принято в 1950-х годах, но все это можно быстро изменить. Раз-два — и готов невыдуманный рассказик. Но удивительнее всего событийная канва. Просто непостижимо. Я, правда, не мог взять в толк, как кто-то решился описать этот довольно интимный разговор между мужчиной и его четвертой женой в аэропорту, а потом сделать восхитительный пируэт и перейти к сцене в гостиной его второй жены. Первой моей инстинктивной, защитной реакцией было неприятие. Мне казалось, что все это сочинено, приукрашено, диалоги выдуманы. Господи, может, и целые сцены не имеют ничего общего с действительностью. Автор — чокнутый, неразборчивый в средствах писака… Забавно, что именно такой была реакция у многих журналистов и прочих искушенных в литературе личностей в следующие девять лет, когда новая журналистика завоевывала все новые позиции. «Парни все это выдумывают! Говорю вам, все из пальца высосано…» Никто не знал, что такое выдержанная в подобном стиле журналистика и с чем ее едят. Эстетика? Да какая в журналистике может быть эстетика?!

Журналы вроде «Эсквайра» я тогда почти не читал. И вряд ли бы ознакомился с материалом Гэя Талеса о Джо Луисе. Помимо всего прочего, этот человек, носивший прозвище «Элегантный Эрудит», работал в «Таймс». То есть — как автор самых броских материалов — был моим соперником. Но его очерк для «Эсквайра» оказался намного лучше того, что он делал — или ему позволяли делать — для «Таймс». И я призадумался.

Вскоре замечательную колонку местных новостей в моей газете, в «Геральд трибюн», начал вести Джимми Бреслин. Он пришел к нам ниоткуда, то есть написал около сотни статеек для таких журналов, как «Тру», «Лайф» и «Спортс иллюстрейтед». Но по-настоящему его еще не знали. Тогда фрилансеров, кропавших статейки для разных журналов, ни во что не ставили. Но издатель «Геральд трибюн», Джон Уитни, заприметил Бреслина благодаря его книге о бейсбольной команде «Нью-Йорк Мете» под названием «А еще кто-то может так играть?». В «Геральд трибюн» его взяли вести «блестящую» колонку в противовес тяжеловесным опусам таких монстров, как Уолтер Липман и Джозеф Алсоп. Говорят, что благодаря таким поощрениям узнается потолок человека, выше которого ему не прыгнуть. И эту теорию как нельзя лучше иллюстрируют газетные колонки. Обычно колонку давали репортеру в качестве награды за резвость и усердие. В результате терялись хорошие репортеры и получались плохие редакционные писаки. Типичным и древнейшим ведущим колонки был Липман. Казалось, он целых тридцать пять лет только тем и занимался, что читал «Таймс», потом все это несколько дней пережевывал и затем изрыгал получившееся месиво на головы нескольких сот тысяч читателей других газет. На моей памяти Липман один-единственный раз соизволил выступить в качестве репортера — когда ему выпала возможность потоптать своими башмаками ковровые дорожки в офисе губернатора штата и благодаря этому услышать собственными ушами то, что он обычно читал в «Таймс». Конечно, не в одном Липмане дело. Он просто выдавал то, что от него ждали…

Так или иначе, Бреслин стал настоящим революционером. Он открыл, что автору колонки надо не отсиживаться в редакции, а самому искать материал, то есть бегать по городу. Бреслин узнавал у редактора отдела, какие материалы намечаются, выбирал один, выходил из редакции, шел в город, собирал материал и потом делал колонку. Если материал был слишком большим, начало его помещалось на первую страницу, а не в середине номера. Насколько можно судить, ни в местных, ни вообще в американских газетах больше никто так тогда колонки не готовил. Хотя патетики везде было хоть отбавляй. Обычно авторы колонок начинали очень живо, по-свойски и игриво, излагая на бумаге все слухи и анекдоты, которые звучали из их уст в последние несколько лет. Однако через восемь или десять недель этот источник иссякал. Наши акулы пера начинали путаться в словах и позевывать. Изнывали от жажды. Ходили вокруг да около. А из-под их пера выходили забавненькие статейки о вчерашних происшествиях рядом с их домом, о шутках, услышанных от их жен и распространительниц косметики, или об интересных статьях и книгах, которые заставили их задуматься, или о том, что они увидели по телевизору. Слава тебе, Господи, что у нас есть телевидение! Без его помощи эти журналисты не знали бы, что им делать. Читая их статьи, так и видишь двадцатитрехдюймовый голубой экран. Имейте в виду: ведущий колонки, который черпает материал из других статей, книг или собирает его вокруг своего дома, — просто исписался. И все его творения следует выбросить в мусорную корзину…

Но Бреслин работал как проклятый. Целый день носился по городу, возвращался примерно к четырем часам и усаживался за свой стол в отделе новостей. Шоу было еще то! Ирландец по происхождению, с густой темной шевелюрой, он походил на борца, довольно симпатичного. Когда он садился за свою пишущую машинку и принимал любимую позу, то напоминал шар для боулинга. Пил кофе чашку за чашкой и курил одну за другой сигареты, пока от него не начинал идти пар. Шар для боулинга, заполненный жидким кислородом. Вспышка — и машинка застучала как пулемет. Никто другой в последние минуты перед сдачей номера так хорошо не писал. Вспоминаю, как он готовил материал об одном преступнике, обвиненном в вымогательстве, боссе водителей грузовиков по имени Энтони Провензано. Сначала Бреслин образно написал о солнечных лучах, проникающих через старые окна Федерального суда и поблескивающих на кольце с бриллиантом на мизинце Провензано:

«Денек выдался славный. Босс, Тони Провензано, одна из самых крупных фигур в Союзе грузоперевозчиков, прохаживался по коридору Федерального суда в Ньюарке. На лице его играла улыбка, и он пощелкивал белым сигаретным мундштуком.

— Хороший день для рыбалки, — сказал Тони. — Сейчас бы в море, за палтусом.

После этих слов он немного размял ноги и подошел к парню по имени Джек, в сером костюме. Тони согнул левую руку так, будто вот-вот сделает хук этому Джеку. Кольцо с крупным бриллиантом на мизинце Тони сверкнуло в лучах солнца, проникавших через высокие окна в коридоре. Потом Тони изменил свои планы и хлопнул Джека правой рукой по плечу.

— Всегда по плечу, — хохотнул один из парней в коридоре. — Тони всегда бьет Джека по плечу.

Подручные Провензано продолжали перед ним заискивать, а солнечные лучи играли на его кольце. Однако в зале судебных заседаний Тони получил свое. Судья начал выступление, и над верхней губой Провензано выступили капли пота. Его приговорили к семи годам, и Провензано начал вертеть правой рукой кольцо на своем мизинце».

Затем Бреслин переходит к сцене в кафе, где на столе у молодого прокурора, который вел это дело, стоят блюдо с жареным эскалопом и фруктовый салат.