Как Петербург научился себя изучать - Эмили Д. Джонсон

Конфино в Вюртемберге: я смотрю на то, как явление, существовавшее во всей стране, проявилось в одном населенном пункте [Applegate 1990; Confino 1997]. Однако стоит отметить, что, выбрав бывшую столицу императорской России, я решила описать региональную школу краеведения, которая является авторитетной, но не типичной, скорее авангардом, чем нормой[8]. Ни один другой российский город или регион не может претендовать на столь же развитый культ местности, как Санкт-Петербург. Основанный Петром Великим в 1703 году в рамках амбициозной кампании по модернизации и вестернизации, Санкт-Петербург с самого начала представлял собой символическое пространство. Это было окно России в Европу, месторасположение крупнейшего порта страны, самых роскошных дворцов и величайших культурных учреждений. Это была сознательно глядевшая на Запад столица полуазиатской империи. На протяжении большей части последних трех столетий русские литераторы и общественные обозреватели использовали описания Санкт-Петербурга как средство выражения взглядов на историю и судьбу своей страны. Город интересовал как славянофилов, так и западников 1840-х годов, большинство великих полемистов 1860-х годов и многих интеллектуалов начала XX века. В зависимости от точки зрения, Петербург может представлять собой символ необходимого и совершенно естественного прогресса или «искусственный» город, возведенный вопреки присущему России характеру; столицу бывшей империи или колыбель революции. Говоря о Санкт-Петербурге, нельзя обойти вниманием ключевые проблемы, связанные с российской идентичностью. Совместимы ли русскость и европейскость вообще? Должна ли Россия стремиться подражать Западу? Отстала ли она от Англии, Германии и Франции? Если да, то как она может их догнать? Могла ли Россия внести какой-то особый вклад в мировое развитие? В чем заключаются основные черты русского народа? Были ли эти черты вообще заметны в Санкт-Петербурге?

История Санкт-Петербурга и его символическая роль в русской культуре сделали его естественным местом для возникновения сильной школы краеведения. В начале ХХ века возник целый ряд общественных объединений и культурных учреждений, имевших целью изучить северную столицу России и/или сохранить наиболее ценные исторические и архитектурные памятники города. Будучи глубоко инновационными во многих отношениях, они разработали новые методы исследования и описания местных ландшафтов, концепции, программы организации исследовательской деятельности и академические стандарты, придумали терминологию и установили далеко идущие научные цели. Краеведы со всей России сегодня признают эти структуры важнейшими источниками, из которых развилась их дисциплина. Благодаря как историческому вкладу этих учреждений начала XX века, так и динамичности познавательных инициатив в современном Санкт-Петербурге российские краеведы сегодня признают этот город «теоретическим центром» краеведения. В нем работает значительный контингент специалистов, которые идентифицируют себя как краеведы, и выпускается больше публикаций, классифицируемых как относящиеся к краеведению, чем в любом другом городе в России. Научные направления, возникшие в Петербурге, даже сейчас быстро распространяются по стране и оказывают большое влияние на работу научных коллективов в других областях.

Тем не менее мое решение написать о краеведении в контексте Санкт-Петербурга может, по крайней мере с определенной точки зрения, показаться неуместным. Несмотря на то что большинство современных ученых считают это трюизмом, обозначение Санкт-Петербурга как «теоретического центра» современного краеведения иногда выглядит парадоксально как для россиян, далеких от предмета, так и для зарубежных наблюдателей с некоторым знанием славянских языков. Этимология термина «краеведение» играет роль в появлении таких реакций. В русском языке слово «край» имеет несколько различных значений. Оно может относиться к некоему региону или административному округу, как я отмечала ранее, но оно также вызывает множество других, более прямых ассоциаций. Чаще всего этот термин обозначает самый дальний предел какого-либо предмета или вещества (край стола, край одежды) и, следовательно, при использовании в отношении территориальных единиц, как правило, предполагает расположение на периферии, на расстоянии от центра (край села, край света, окраина деревни). Таким образом, если разбить термин «краеведение» на составляющие, можно понимать его как изучение отдаленных районов, тех мест, которые находятся дальше всего от столицы. Это слово попахивает провинциализмом и, как следствие, когда используется в отношении научных проектов, сосредоточенных в резиденции бывшего императорского правительства, выглядит неподходящим для многих русскоговорящих. Хотя географически Санкт-Петербург и правда находится на окраине российской территории и весной 1918 года город перестал быть столицей страны, в сознании многих россиян он по-прежнему имеет огромное культурное значение и, следовательно, далеко не провинциален по характеру.

В этой книге я намерена исследовать те аспекты истории краеведения, которые способствовали, несмотря на кажущуюся этимологическую несообразность, появлению Санкт-Петербурга как теоретического центра и основного места происхождения данной дисциплины. Я подробно рассмотрю три культурных движения, которые в той или иной степени базировались в Санкт-Петербурге и способствовали формированию современного краеведения. Во второй и третьей главах будет обсуждаться движение за сохранение культурных памятников, возникшее в самом начале XX века и первоначально связанное с художественным объединением «Мир искусства». В четвертой и пятой главах я сосредоточусь на педагогическом экскурсионном движении, делая акцент на работе петербургского теоретика экскурсий И. М. Гревса и его ученика Н. П. Анциферова. В шестой главе будет рассмотрена сеть краеведческих организаций, которая была связана с Центральным бюро краеведения (ЦБК) Академии наук в 1920-х годах. В седьмой главе я попытаюсь показать, как значение термина «краеведение» менялось и расширялось с течением времени, исследуя одну сферу деятельности – литературное краеведение. В случае каждого из трех движений, которые обсуждаются в этой книге, я представлю довольно подробные отчеты об истории определенных культурных учреждений и прокомментирую жизнь и работу отдельных ученых. Эта информация представляет собой важную часть предыстории и мифологии современного краеведения и имеет большое значение для понимания нынешней самооценки данной дисциплины. Как я уже заметила, современные российские краеведы склонны определять себя через сравнение с людьми и учреждениями начала XX века: как последователи Бенуа, Гревса и Анциферова, наследники традиций Общества изучения и сохранения Старого Петербурга, Петроградского экскурсионного института и Центрального бюро краеведения. Чрезвычайно саморефлексивное как дисциплина, краеведение сегодня занимается изучением своего возникновения и эволюции. Практически каждый сборник научных эссе по краеведению содержит значительный раздел, посвященный карьере и судьбе представителей предыдущих поколений региональных исследователей, на конференциях часто делаются доклады на аналогичные темы. Петербургские защитники памятников культуры, экскурсоводы и ученые, связанные с Центральным бюро краеведения, занимают видное место в рассказах о прошлом краеведения.

Помимо интереса к научным исследованиям отдельных географических районов и опыта гонений, что общего имели движение за сохранение культурных памятников начала XX века, движение педагогических экскурсий и организованные краеведческие работы, поддерживаемые Академией наук в 1920-х годах? Что в конечном счете позволило им восприниматься, по крайней мере постфактум, как часть единой дисциплинарной традиции, как краеугольные камни современного краеведения? У каждого движения были свои задачи и предубеждения, уникальный подход к изучению географического пространства и особая идентичность. Защитники культурных памятников и экскурсоводы начала XX века, как правило, не считали себя краеведами: до 1930-х годов многие россияне понимали термин «краеведение» довольно узко – как относящийся исключительно к виду местных исследований, продвигаемых Центральным бюро краеведения. Я утверждаю, что одной из основных нитей, которая помогла соединить изучаемые мною движения вместе, в конечном счете позволив отнести их к одной дисциплинарной категории, была литература. Защитники культурных памятников, экскурсоводы и исследователи, связанные с организациями Центрального бюро краеведения, – все разделяли интерес к типу описательных текстов, обычно известных как путеводители[9]. Ученые, связанные с этими движениями, читали данные тексты, извлекали из них фактическую информацию, собирали их, писали о них и способствовали их распространению. Подражая людям, которых они почитают как родоначальников, современные краеведы продолжили эту традицию. Они считают старые путеводители столь важными текстами, что за последние