Дорога перемен - Джоди Пиколт

Когда меланхоличные ноты китовой песни наполнили лодку, стало очевидно, что мы являемся зрителями искусно поставленного балета с единственной оговоркой: мы не понимали сути сюжета. Лодка качнулась из стороны в сторону, и я увидел, как Ребекка схватила Джейн за ногу, чтобы не упасть. Я тогда подумал: «Мои девочки. Они всегда были такими красавицами?»

Несмотря на то что Ребекке было всего пять, она многое помнит из нашей поездки на Бермуды. Только не китов. Она может рассказать, каков на ощупь розовый песок; рассказать о Впадине Дьявола, где прямо у тебя под ногами плавают акулы; об искусственном пруде с островком, который по форме в точности воспроизводит Бермудские острова. Она не помнит свою маму в желтом плаще, медленно движущихся, резвящихся китов, даже повторяющихся криков плавающего в глубинах кита, при которых она спрашивала: «Папочка, а почему мы не можем ему помочь?» Не помню, чтобы Джейн делилась своими впечатлениями. Когда дело касается китов, она чаще всего хранит молчание.

В нашей семье дочь — настоящий стоик. Этим я хочу сказать, что, когда я в определенных ситуациях срываюсь, Ребекка обычно все держит в себе. Наглядный пример — первый раз, когда она столкнулась со смертью (умерла ее любимая морская свинка Баттерскотч). Именно она вычистила клетку, похоронила крошечное окоченевшее тельце на заднем дворе, пока я рядом лила слезы. Она не плакала целых восемь с половиной дней, а потом я застала ее горько рыдающую в кухне, когда она мыла посуду. Казалось, что наступил конец света. Ребекка уронила блюдо на пол, и осколки керамики брызнули у ее ног подобно солнечным лучам.

— Разве ты не понимаешь, — сказала она, — каким оно было красивым?

Когда я возвращаюсь с работы домой, Ребекка сидит в гостиной. Этим летом она работает спасателем, и смена у нее заканчивается в два часа дня, поэтому ко времени моего прихода она уже дома. Она жует морковные палочки и смотрит викторину «Колесо судьбы». Дочка дает ответы раньше участников викторины. Она машет мне рукой.

— Сказка о двух городах, — произносит она, и в телевизоре раздается сигнал.

Ребекка босиком шлепает на кухню. На ней красный купальник с надписью «Спасатель» на груди и старая бейсбольная кепка. Она выглядит значительно старше своих четырнадцати с половиной лет. Откровенно говоря, некоторые считают нас сестрами. В конечном счете разве мало тридцатипятилетних женщин, которые только недавно впервые стали матерями?

— Папа дома, — предупреждает Ребекка.

— Знаю. Он сегодня с утра пытался мне дозвониться.

Мы обмениваемся взглядами.

Ребекка пожимает плечами. Она бросает взгляд поверх моего плеча — у нее такие же глаза, как у Оливера, — но не находит, на чем остановиться.

— Что ж, поступим так, как делали всегда. Пойдем в кино — он ведь все равно не любит кино, — а потом съедим по мороженому. — Она лениво открывает дверцу холодильника. — У нас и поесть нечего.

Истинная правда. У нас даже молоко закончилось.

— А может, ты хочешь как-то по-другому его отметить? Ведь это твой день рождения.

— Подумаешь, день рождения.

Неожиданно она разворачивается к двери, в проеме которой стоит Оливер.

Он переминается с ноги на ногу — чужой в собственном доме. После некоторого раздумья он тянется ко мне и целует в щеку.

— У меня неприятные новости, — улыбается он.

Каждый раз, когда я смотрю на мужа, он действует на меня одинаково: успокаивающе. Он очень красив для человека, много времени проводящего на свежем воздухе, — у него загорелая (цвета кофе с молоком) кожа, гладкая, как бархат, а не сухая и огрубевшая. У него сияющие глаза (как будто краска еще не высохла) и большие сильные руки. Когда я вижу его в дверях, то не чувствую ни страсти, ни возбуждения. Не помню, чтобы когда-нибудь испытывала эти чувства. В его присутствии мне становится уютно, как в любимых туфлях.

Я улыбаюсь ему в благодарность за это затишье перед бурей.

— Папа, не нужно ничего объяснять. Я так и знала, что ты не останешься на мой день рождения.

Оливер с улыбкой смотрит на меня, словно говоря: «Видишь? И нечего делать из мухи слона». Потом поворачивается к Ребекке и произносит:

— Прости, малышка. Но ты же понимаешь: всем будет лучше, если я уеду.

— Кому это «всем»? — Я удивляюсь, что произношу это вслух.

Оливер поворачивается ко мне. Его взгляд становится бесстрастным и невозмутимым, как будто он смотрит на незнакомого человека в метро.

Я снимаю туфли на каблуках и беру их в правую руку.

— Забудь. Ерунда.

Ребекка, возвращаясь в гостиную, касается моей руки.

— Да, все нормально, — многозначительно шепчет она.

— Я искуплю свою вину, — обещает Оливер. — Вот увидишь, какой ты получишь подарок на день рождения!

Кажется, Ребекка его не слышит. Она включает телевизор погромче и оставляет меня с мужем наедине.

— Что ты ей собрался подарить? — спрашиваю я.

— Не знаю. Что-нибудь придумаю.

Я по привычке — как всегда, когда разговариваю с Оливером, — сжимаю кулаки и поднимаюсь наверх. На первом же пролете я оборачиваюсь и вижу, что муж идет за мной. Я хочу поинтересоваться, когда он уезжает, но с губ срывается неожиданное проклятие.

— Будь ты проклят! — произношу я и совершенно при этом не шучу.

От прежнего Оливера мало что осталось. Впервые я увидела его на Кейп-Коде, когда мы с родителями ожидали паром через пролив Виньярд. Ему было двадцать лет, он работал в океанографическом институте Вудс-Хоул. У него были прямые белокурые волосы, челка падала на левый глаз. От него пахло рыбой. Как и любая нормальная пятнадцатилетняя девчонка, я увидела его и стала ждать, когда запорхают бабочки, но этого не произошло. Я стояла столбом у причала, где он работал, в надежде, что он меня заметит. Я не знала, что как-то должна обратить на себя его внимание.

Так все могло бы и закончиться, но только когда через два дня мы вернулись на пароме, он опять сидел на пристани. На сей раз я была поумнее. Бросила за борт свою сумочку, рассчитывая, что ее отнесет течением в его сторону. Еще через два дня он позвонил мне домой, сказал, что нашел мою сумочку и хотел бы вернуть ее владелице. Когда мы начали встречаться, я сказала маме с папой, что нас свела судьба.

Тогда он изучал фауну водоемов, которые затапливались во время приливов, и я слушала его рассказы о моллюсках и морских ежах и о целых экосистемах, которые разрушаются по прихоти одной океанской волны. Тогда Оливер так и сиял, когда делился своими морскими открытиями. Теперь же он радуется только тогда, когда запирается в своем маленьком кабинете и в одиночку изучает собранный материал. К тому времени, как он поделится своими открытиями с остальным миром, он превращается из Оливера в доктора Джонса. А раньше я была первой. Сегодня же я даже не пятая в списке.