Письма, телеграммы, надписи 1907-1926 - Максим Горький

а потом грусть сменяется чувством досады на тебя — не за свое дело берешься ты, кажется мне, и ставишь себя пред лицом читателя в смешную позу. Речь идет, разумеется, о моем впечатлении, я не учу, не критикую, а просто отвечаю на вопрос твой.

«Почему?» — А потому, что писать на такие темы не следует, не чувствуя духа времени, которое изображаешь, не видя лиц, о которых говоришь. Пишешь ты небрежно: твои придворные говорят языком российских провинциалов — «почему вами игнорировано небо?», «аккуратно», «окажите протекцию» и т. д. Но — что сделано, — сделано. Ругать тебя будут свирепо.

Не обижайся на меня. У меня странное впечатление вызывает современная литература, — только Бунин верен себе, все же остальные пришли в какой-то дикий раж и, видимо, не отдают себе отчета в делах своих. Чувствуется чье-то чужое — злое, вредное, искажающее людей влияние, и порою кажется, что оно сознательно враждебно всем вам — тебе, Серафимовичу, Юшкевичу и т. д.

А с другой стороны на литературу наступают различные параноики, садисты, педерасты и разного рода психопатологические личности, вроде Каменского, Арцыбашева и Кº. Чувствуется хаос духовный, смятение мысли, болезненная, нервозная торопливость. Исчезает простота языка и с нею — сила его. Красивое в лучшем случае подменяют хорошеньким, вместо серебра — фольга, — это все понятно и — обидно.

Жизнь становится крупнее, люди — мельче, литература слепнет и глохнет, отрываясь от героической действительности в область выдумок, порою возбуждающих мысль о Желании авторов попачкать своей темной, больной слюною великие проявления творческого духа, мужественные

усилия людей с крепким сердцем и свободной душой победить, одолеть темные силы жизни.

И когда видишь эту хитрую, трусливую работу больного животного, которому ничего, кроме покоя, не надо, — становится непонятна роль той группы писателей, которая в трудное время дружно будила мысль демократической массы, а ныне спокойно смотрит, как эту мысль отравляют, да и сама не ясно видит задачи момента, как мне кажется.

Ну, прости, не обижайся и прими искреннее пожелание всего доброго.

А. Пешков

408

И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

Март—апрель 1907, Капри.

Дорогой Иван Павлович!

Вот четыре письма к иностранцам, — а почему мы так долго возились с этой затеей, объяснить не могу, ибо — сам не понимаю.

У одного из двух лиц, подписавших письма, в душе скверная погода, другой — всегда спорит, горячится, ругается и все забывает.

Здесь много русских писателей — Вересаев, Айзман, Леонид — это мрачные люди, они сидят нахмурив лбы и молча думают о тщете всего земного и ничтожестве человека, говорят же они о покойниках, кладбищах, о зубной боли, насморке, о бестактности социалистов и прочих вещах, понижающих температуру воздуха, тела, души. Вянут цветы, мухи дохнут, рыбы мрут, камни гримасничают так, будто их сейчас вырвет. Увы мне!

К первому мая еду с В[асилием] А[лексеевичем] в Рим, будет демонстрация.

Дорогой Вы мой — неужто альбомы, посланные Вами, так и пропадут? Как это понять? Кто известил Вас о ненахождении адресата? Похлопочите о спасении!

Не получаю журнала «Образование», чем весьма огорчен. Российские журналы так поучительны в сей момент возрождения пошлости.

Ренессанс этот особенно заметен в изящно эротоманской литературе гг. Арцыбашевых, Каменских, Кузминых, а также в программной беллетристике «Русского богатства».

Кланяются Вам все дружно.

Жму руку. Спасите альбомы. Жду папирос, ибо В. А. курит, как шах персидский.

А. Пешков

Письма надо послать с переводами на писательские языки? — и в конвертах «Знания», что объяснит сухой тон их. В мягком — не могу писать. Не люблю я писателей.

409

И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

21 или 22 мая [3 или 4 июня] 1907, Капри.

Дорогой Иван Павлович!

Посылаю письмо по поводу займа, плохое, торопят меня, пришлось повториться в характеристике царей, и вообще — швах!

К тому же ставят условием помещения в газете «широкую, культурную точку зрения, ибо освещение вопроса с социалистической позиции не будет понято нашим обществом». Вот и извольте повертываться!

Однако — хорошо бы, чтоб они заплатили нам за это письмо, а то — что же даром портить бумагу?

Я написал Райту, предлагая ему выступить инициатором сбора денег хотя бы для ссыльных наших, предложил ему собранное выслать Вам.

Письмо о Лондоне пришлю послезавтра, вероятно.

Андреев напился и наскандалил здесь на всю Италию, чорт его дери! Оттого он и сбежал столь скоропалительно. Кого-то столкнул в воду и вообще — поддержал честь культурного человека и русского писателя. Ах, дьяволы…

Василий Федоров, — должно быть, «от нервов», — вел себя здесь тоже в высшей степени нахально, скот. Они тут, пьяные, ходили и орали — «пей за здоровье Горького, мы платим!»

В доме у нас В. Ф. возмутил против себя всю прислугу, на своей квартире — хозяина-попа и всех сродников его, уехал тайно, не заплатив денег, задержали его жену… вообще чорт знает что за каша! И за всю эту канитель нам приходится отдуваться.

Теперь меня Айзман ест. Ух… Я, кажется, способен устроить еврейский погром!

Вот что: не можете ли Вы достать мне возможно новый и полный каталог детских книг? Нужны преимущественно рассказы о диких людях и странах, путешествия и т. д.

Пожалуйста! Буду очень благодарен.

На-днях вышлю Вам 135 долл., полученные из Америки.

Всего доброго и Вам с Е[катериной] И[вановной], и Р[оману] П[етровичу] с супругой.

Съезд меня ужасно хорошо начинил! Многое темное стало ясным, психология меньшевизма понятна и удивительно поучительна. Но — как до сей поры никто не займется очерком развития меньшевизма в русской с[оциал]-д[емократ]ии? Ведь он имеет историю и будет иметь ее, будет еще! И — ах, какой материал дает он анархистам для издевательств над современным социализмом!

Доллары я Вам не вышлю, а оставлю себе, Вы же, когда получите с Василия 700 марок, оставьте их у себя. 700 марок, кажется, равны 135 долларам.

Прилагаемое письмо, пожалуйста, пошлите по адресу Ек[атерины] Пав[ловны] сегодня же.

410

И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ

25 или 26 мая [7 или 8 июня] 1907, Капри.

Посылаю вам, дорогие друзья, порцию гороха, предназначенного поколебать стену английских предрассудков. Второй экземпляр не исправлен за недосугом, будьте добры, сделайте это сами. Письмо к Уэллсу не могу еще написать за отсутствием Пятницкого, сделаю это, как только он появится на горизонте.

Вчера каприйцы устроили какой-то праздник, — собственно говоря, праздника никакого не полагалось по святцам, но была хорошая погода, и люди сочли это достаточно серьезной причиной для безделья и