Магия Отшельничьего острова - Лиланд Экстон Модезитт

Итогом такого рода размышлений стало то, что я ничуть не огорчился, когда спустя несколько дней тетушка велела мне собирать вещи. Только спросил:

— Куда отправляться-то?

— Первым делом — на обучение. Не думаешь же ты, что Мастера просто вручат тебе посох, карту да котомку со снедью и спровадят на корабле незнамо куда?

Честно говоря, нечто подобное мне в голову приходило, но тетушке я в этом не сознался.

— На обучение так на обучение. Но, надеюсь, мне будет позволено попрощаться с родителями.

— Конечно, Леррис! А как же? Не такие уж мы варвары. Можешь побывать дома, но имей в виду — ты теперь не подмастерье и за себя отвечаешь сам. Тебя и еще нескольких школяров Мастера будут ждать в Найлане послезавтра...

— Ого, путь-то не близкий... — заметил я, надеясь услышать, что Мастера предоставят подводу или фургон. У меня завалялось несколько серебреников, но не было ни малейшего желания тратить их на поездку по Главному тракту. — Пешком до Найлана топать день напролет.

— Это точно, Леррис, — кивнула тетушка. — Но ты, надеюсь, не вообразил, будто Мастера сами явятся к тебе?

Я хмыкнул. Тетушка улыбнулась и склонила голову, словно намекая, что солнечное утро проходит быстро и ежели я хочу и дома побывать, и в Найлан ко времени поспеть...

— Э! — сообразил я. — Послезавтра-то послезавтра, а к которому часу?

— Примерно к полудню, но коли чуточку припозднишься, строго не спросят.

Вот ведь что чудно — и улыбалась она вроде бы как обычно, и говорила так же добродушно, но... но почему-то казалась мне то ли ростом выше, то ли просто значительнее, чем раньше. А почему, этого я не сказал бы, хоть меня режьте. Как не мог сказать, почему работа с деревом нагоняет на меня смертную тоску.

— Пожалуй, мне пора, — пробормотал я. — Завтра-то, чтобы поспеть к сроку, придется встать спозаранку.

Она кивнула.

— Раз ты пойдешь домой, прихвати от меня пирожков для своих родителей. А новые сапоги, дорожное платье и плащ лежат в твоей комнате, на постели.

Я сглотнул. Надо же, собрался в дальний путь, а об одежде и обуви не подумал. Впрочем, мне казалось, что рабочая одежонка и башмаки сгодятся и для самого сурового путешествия.

— Спасибо, — я опустил глаза. — Мне бы попрощаться с дядюшкой.

— Он в мастерской.

В своей комнате я обнаружил не только сапоги и дорожную одежду, но и посох из самого прочного, самого гладкого и самого черного лоркенового дерева. Судя по отсутствию украшений и идеальной простоте формы, он вышел из рук дядюшки Сардита, наверняка доводившего изделие до ума не один месяц. Скрепы из вороненой стали на обоих концах посоха были утоплены в выемках, так точно подогнанных по размеру, что темный металл почти сливался с такой же темной древесиной.

Взяв посох в руку, я нашел, что он наилучшим образом подходит мне и по длине, и по весу.

Решив переодеться, я огляделся в поисках старой парусиновой котомки, где хранил одежонку, в которой явился к Сардиту определяться в ученики. Конечно, тот наряд мне уже не годился: за два года я вырос и заметно раздался в плечах. Некоторые считают, будто работа столяра или резчика не так развивает мускулы, как, скажем, работа ворочающего бревна плотника. Но такие суждения проистекают от невежества. Чем тоньше работа, тем она тяжелее и тем большей требует силы. А коли тебе достался такой придирчивый наставник, как дядюшка Сардит, то волей-неволей приходится проявлять еще и смекалку.

Вместо старой котомки я обнаружил заплечный мешок из какой-то неизвестной мне грубой, очень прочной и плотной ткани. Как мне показалось, тускло-коричневый цвет придавала материи не краска, а пропитка — некий состав, делавший ее непромокаемой. Мне подумалось, что дядюшка с тетушкой, наверное, сильно переживают из-за того, что не смогли сделать меня толковым ремесленником. Переживают, потому и расщедрились на такие прекрасные подарки: и чудная торба, и великолепный посох, и славная одежка — пусть неброская, темно-коричневого цвета, но зато удобная и ноская.

Однако на этом дело не закончилось. В мешке обнаружился маленький кошель, а в нем записка следующего содержания: «Здесь жалованье за твою работу в качестве подмастерья. Постарайся не истратить деньги, пока не покинешь остров». Денег оказалось двадцать медяков, двадцать серебреников и десять золотых. Невероятное богатство! По моему рассуждению, на такую уйму деньжищ я никоим образом не наработал, однако отказываться от них не собирался. В конце концов, кто знал, что ждет меня впереди?

Еще раз пробежавшись пальцами по гладкому дереву и подивившись редкостному дядюшкиному мастерству, я подумал, что кто бы ни собирал меня в дорогу — дядюшка с тетушкой или отец с матушкой — они снабдили меня всем, что дозволялось правилами. Насколько мне помнилось из суховатых уроков магистра Кервина, отправлявшимся на гармонизацию, помимо денег, дозволялось иметь при себе смену одежды, сапоги, посох, заплечный мешок и запас снеди на несколько дней.

А вот прошедшему испытание, если Мастера разрешали ему вернуться, не возбранялось доставить на остров хоть целый корабль всякого добра, при том, конечно, условии, что это добро добыто честным путем. Ворам и мошенникам на возвращение рассчитывать не приходилось.

Покачав головой — мне не стоило тратить время на воспоминания и размышления — я отложил посох и продолжил знакомство с содержимым мешка. Помимо кошелька, там находилась смена одежды и легкие башмаки — чуть ли не щегольские туфли.

Раздевшись до пояса, я направился в умывальню — негоже обряжаться во все новое, не ополоснувшись. Путь лежал через мастерскую, однако дядюшка Сардит — он, мурлыкая, полировал письменный стол — в мою сторону даже не посмотрел. А Колдара в мастерской не оказалось: он отправился на лесопилку подбирать древесину для починки мебели в гостинице Пуленка, где недавно случился пожар.

Должен заметить, что случайно услышанный мною разговор между дядюшкой и тетушкой наводил на мысль, что для них этот пожар отнюдь не явился неожиданностью. Послушать их, так выходило, будто бы приняв заведение из рук своего недужного отца, молодой Нир Пуленк сам напросился на неприятности. «Кое-кому не обойтись без горьких уроков», — заметил тогда дядюшка. «Но не всем...» — начала было тетушка, но с моим появлением осеклась и оставила эту тему.

В умывальне нашлось свежее полотенце, которым я, ополоснувшись из бадьи холодной водой, с удовольствием обтерся. Принимать душ — не слишком-то теплый — меня вовсе не тянуло, а еще меньше хотелось драить после мытья душевую кабинку. И тетушка Элизабет, и мой отец были прямо-таки помешаны на чистоте. Нечего было и думать сесть за стол не умывшись. Бывало, ребенком я пытался схитрить и в результате оставался без обеда.

Отец и тетушка — так те вообще принимали душ ежедневно, даже зимой. Да и матушка с дядюшкой не пренебрегали мытьем, хотя — это от меня не укрылось — когда Элизабет случалось гостить у подруг, Сардит обходился без душа.