Йеллоуфейс - Ребекка Ф. Куанг
Шрифт:
Интервал:
Из известных мне авторов каждый испытывает нечто подобное по отношению к кому-нибудь другому. Писательство — занятие сродни затворничеству и связано с неизбывным сомнением. У тебя нет уверенности в том, что создаваемое тобой имеет какую-то ценность, а любой признак того, что ты отстаешь в этой крысиной гонке, повергает в пучину отчаяния. Говорят, «не отводи глаз от своей газеты». Но как неодолимо трудно это делать, когда вокруг все другие газеты так и шелестят, так и хлопают у тебя над ушами и под носом!
Вот и я тоже испытываю порочную ревность, выслушивая рассказы Афины о том, как она обожает своего консультанта, литературную глыбу по имени Марлена Энг, которая «вытащила ее из безвестности» и «просто реально ухватывает, как нужно все обиходить на профессиональном уровне». Я смотрю в темно-карие глаза своей подруги, обрамленные этими смехотворными опахалами ресниц, что придают ей сходство с диснеевской зверушкой, и меня разбирает мучительное любопытство: «Каково же это — быть тобой?» Каково быть такой немыслимо совершенной, обладать всем самым хорошим в мире? И может быть, из-за этих коктейлей или моего чересчур разыгравшегося писательского воображения, но я ощущаю, как в животе у меня скручивается некая жаркая пружина, наполняя странным желанием вонзиться пальцами в этот накрашенный ягодно-красный рот и разодрать это лицо на части, аккуратно сняв с тела шкурку, словно с апельсина, и, обернувшись ею, застегнуть молнию.
— И это в ней меня типа заводит, как будто она занимается с моими словами сексом. Типа, а ну давай перепихнемся!
Афина, хихикнув, очаровательно задирает носик. Я подавляю желание ткнуть в него пальцем.
— Ты когда-нибудь думала о процессе редактирования как о сексе со своим редактором? Ну, как будто ты делаешь большого литературного ребенка?
«Да она пьяная», — доходит до меня. Всего два с половиной дринка, а уже наклюкалась; в очередной раз забыла, что я своего редактора терпеть не могу.
Пить Афина не умеет совершенно. Я поняла это еще в начале первого курса, когда на домашней вечеринке у одной старшекурсницы в Ист-Рок удерживала дорогую подругу за волосы, пока та блевала в унитаз. У нее есть бзик: она любит прихвастнуть, что разбирается в скотче (при этом почему-то называет его «виски с гор»), но едва успевает пригубить, как щеки уже пунцовые, а речь скачет. Напиваться Афина любит, а в пьяном виде становится несносной и впадает в истеричную патетику.
Впервые такие ее повадки я заметила на молодежном фестивале в Сан-Диего. Мы тогда все толклись у большого стола в баре отеля. Там Афина, вся раскрасневшаяся, хохотала как безумная, а парни вокруг пялились на ее расстегнутую на груди блузку (один потом прослыл в Twitter серийным насильником).
— О боже, — причитала она сквозь смех. — Я к такому не готова. Сейчас крыша поедет. Я не готова. Ты думаешь, меня тут ненавидят? Думаешь, все меня тайком ненавидят, но просто ничего не говорят? Ты б мне сказала, если б ненавидела?
— Да перестань, — успокаивали парни, поглаживая ей руки и плечи. — Кто ж тебя такую может ненавидеть?
Раньше я думала, что такие проделки — просто уловка для привлечения внимания, но она так же вела себя и со мной наедине. И тут вдруг на нее находит эдакая уязвимость. Голос начинает дрожать, словно от подкатывающих слез, или же она думает поведать секрет, который раньше тщательно скрывала. Зрелище не из простых.
В этом есть какая-то отрешенная отчаянность, и я даже не знаю, что меня настораживает больше — то, что она достаточно искусна в своих манипуляциях и сейчас может что-нибудь выкинуть, или же все, что она собирается сказать, может оказаться правдой.
Несмотря на буханье музыки внизу и басовые вибрации, бар кажется вымершим, что вообще-то объяснимо: сегодня вечер среды. Двое робких ухажеров пробуют всучить Афине свои телефонные номерки, но она отмахивается. В этом заведении мы единственные женщины. На террасе царит тишина, вызывающая клаустрофобию, и это нервирует, так что мы дружно допиваем свои напитки и уходим. Я с некоторым облегчением думаю, что на этом у нас всё, но тут Афина начинает зазывать меня к себе домой, недалеко от Дюпон-Сёркл, всего несколько минут на такси.
— Ну давай, — наседает она. — У меня дома есть потрясный вискарик, именно для такого случая, и ты должна зайти его попробовать.
Я утомлена и веселье как-то подувяло (ревность усиливается, когда ты пьяна), но на жилье Афины мне взглянуть любопытно, и я соглашаюсь.
Очень, очень недурственно. Я знала, что Афина вполне «упакована» по деньгам (гонорары за бестселлеры — это вам не жук чихнул), но не представляла насколько, пока мы не переступили порог ее квартиры на девятом этаже. Две комнаты, в которых она обитает в приятном одиночестве, — одна для сна, другая для писательства, — обе с высокими потолками, лощеным паркетом, окнами от пола в потолок и уходящим за угол балконом. Дизайн в том вездесущем, распиаренном в каталогах стиле, где сквозь напускной минимализм проблескивает роскошь: изящная дорогущая мебель, экстравагантные книжные полки и безукоризненные однотонные ковры. Растения и те смотрятся дорого, а под калатеями пошипывает увлажнитель воздуха.
— Ну что, виски? Или что-нибудь полегче? — Афина указывает на мини-бар (подумать только, у нее гребаный мини-бар!). — Может, рислинг? Или вот этот чудесный совиньон, если только душа не просит красного…
— Вискарь, — отрезаю я, чувствуя единственный способ пережить остаток этой ночи: напиться как можно крепче.
— Чистый, со льдом, или по старинке?
Я понятия не имею, что это и как.
— М-м-м… Давай как себе.
— Значит, по старинке.
Она уныривает на кухню.
Слышно, как там открываются створки шкафов, позвякивает посуда. Кто бы знал, что старинка оборачивается такими хлопотами?
— У меня здесь прекрасный «Уислпиг» восемнадцатилетней выдержки, — воркует Афина. — Мягонький, шелковистый, будто ириски с черным перцем, ты оценишь.
— Кто б сомневался, — отзываюсь я. — Вкусно уже на звук.
Афина что-то не торопится, а мне не мешало бы в туалет, и я брожу по гостиной в поисках санузла. Интересно, что меня встретит там. Может быть, супер-пупер-ароматизер. Или корзинка с нефритовыми фаллосами.
Дверь в кабинет распахнута. Я знаю, там ее святилище, и не могу удержаться, чтобы туда не заглянуть. Картинку я сразу узнаю по знаменитым постам Афины в Instagram — сама она называет это место своим «храмом творчества». Здесь господствует огромный письменный стол красного дерева на изогнутых ножках, непосредственно перед оконной рамой с викторианскими кружевами, а на столе красуется ее черная пишущая машинка.
Да-да. У Афины
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!