Черные Холмы - Дэн Симмонс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 151
Перейти на страницу:

— Ты, старик, упустил несколько ребрышек на дальней щеке.

Паха Сапа кивает. Эти ребрышки кажутся лишь мелкими тенями в пятне слабого февральского света, отраженного от щеки и носа Вашингтона на расчищенном теперь торце скалы. Паха Сапа чувствует, как холодает, по мере того как тускнеет свет на южном склоне. Он знает, что Борглум должен найти какой-нибудь изъян — он всегда так делает. Что касается обращения «старик», то Паха Сапе известно, что через несколько недель Борглум будет праздновать свое шестидесятишестилетие, но он никогда не говорит о своем возрасте и понятия не имеет об истинном возрасте Паха Сапы, которому в августе будет шестьдесят девять. Паха Сапа знает, что хотя Борглум называет его «стариком» и «старым конем» перед другими людьми, но на самом деле уверен, будто единственному индейцу, который работает на него, пятьдесят восемь, как об этом написано в его личном деле, заведенном на шахте «Хоумстейк».

— Да, Билли, ты был прав касательно размеров зарядов. Я сомневался, что нужно использовать столько маленьких, но ты оказался прав.

Голос Борглума, как всегда, похож на недовольное журчание. Немногие рабочие любят его, но уважают — почти все, а Борглуму ничего другого и не надо. Паха Сапа не любит и не уважает Борглума, но он знает, что то же самое можно сказать о его отношении к любому вазикуну, за исключением нескольких уже ушедших из жизни и одного живого по имени Доан Робинсон.[8]Паха Сапа, прищурившись, смотрит на чистую скалу, где полчаса назад стоял трехмерный набросок Джефферсона.

— Да, сэр, мистер Борглум. Если бы еще на несколько зарядов побольше, то эта трещина расширилась бы, и вам пришлось бы ее латать шесть месяцев. А заложи мы малых зарядов поменьше, пришлось бы взрывать целую неделю, а потом еще месяц выравнивать.

Это самая длинная речь, произнесенная Паха Сапой за несколько месяцев, но Борглум в ответ только хмыкает. Паха Сапа хочет, чтобы Борглум поскорее ушел, потому что чувствует динамитную головную боль — в буквальном смысле динамитную. Паха Сапа целый день работал на холоде без рукавиц — резал, формовал и размещал заряды с самого утра, а в динамите, как известно всем взрывникам, содержится что-то такое (возможно, из-за нитроглицерина), что выступает капельками на поверхность, словно опасный пот, просачивается через кожу взрывника, доходит до основания его черепа и вызывает такие пульсации и головные боли с потерей зрения, по сравнению с которыми обычные мигрени просто тьфу. Паха Сапа пытается сморгнуть с глаз красную пленку, которая неизменно сопровождает головную боль.

— Ну, я думаю, можно было и чище сработать. И уверен, ты сумел бы израсходовать меньше динамита и сэкономить нам немного денег. Готовься к установке новых зарядов на верхней трети новой площадки рано утром. Будем взрывать в полдень.

Борглум дает отмашку своему сыну Линкольну, стоящему у лебедки: давай поднимай.

Паха Сапа кивает, чувствует, как кивок вызывает приступ боли и головокружения, ждет, когда Борглум достигнет сарая с лебедкой, после чего собирается пройти еще раз по кругу, чтобы рассмотреть все тщательнее. Но босс, прежде чем исчезнуть в темном прямоугольнике выступающего днища сарая, кричит ему:

— Билли… ты, похоже, не прочь и под Вашингтона подложить побольше динамита?

Паха Сапа отклоняется назад как можно дальше, касаясь скалы только носками, его тело принимает почти горизонтальное положение в люльке, и над долиной на высоте в две сотни футов его удерживает всего лишь металлический трос толщиной в одну восьмую дюйма. Он смотрит на темную фигуру Гутцона Борглума, висящую в пятидесяти футах над ним, — крошечный силуэт на фоне быстро белеющего февральского неба Южной Дакоты, цвет которого такой же голубой, как у мертвого солдата-кавалериста вазичу.

— Еще рано, босс. Я подожду, пока вы закончите все головы, а уж тогда их взорву.

Борглум натужно смеется, дает знак сыну и исчезает в проеме.

Это их старая шутка, вопрос и ответ всегда одни и те же, а потому юмор потерял почти всю свою остроту. Но Паха Сапа спрашивает себя, догадывается ли Борглум, что его главный взрывник говорит ему чистую правду?

3 На Сочной Траве

Июнь 1876 г.

Паха Сапа прихлебывает теплый суп. Пламя костров, повсюду горящих в деревне, бросает оранжевые отблески на тщательно выскобленные бизоньи шкуры на стенах вигвама Сильно Хромает. Уже поздно, но еще слышна какофония пения и причитаний да бой барабанов — какофония для ушей Паха Сапы, потому что это резкая и необычная смесь песен радостей и траура, пронизанная воплями скорбящих женщин, восторженными выкриками победоносных воинов и непрекращающейся оружейной пальбой, как внутри деревни, так и вдалеке. Выстрелы эхом отражаются от темных холмов за рекой на юго-востоке. Сотни воинов, многие из которых уже пьяны до бесчувствия, пытаются по очереди пробраться к оставшимся в живых вазичу, окруженным в том районе, стреляют в солдат, если им кажется, что показались черные очертания головы или туловища кого-то из синих мундиров, окопавшихся на темной вершине холма.

В вигваме Сильно Хромает присутствуют еще трое старейшин: Татанка Ийотаке (Сидящий Бык), Глупый Лось и старый камнегадатель, шаман-йювипи по имени Долгое Дерьмо. Паха Сапа, который лишь вполуха слушает несвязный разговор стариков, понимает: Долгое Дерьмо рассказывает, что большую часть вечернего сражения он провел, совещаясь с Шальным Конем, и даже развел священный костер из бизоньих лепешек, чтобы помолиться над ним во время одной из пауз, когда Шальной Конь и его люди собирали свежих пони. Стоит Паха Сапе услышать имя Шального Коня, как он заливается краской стыда. Мальчик надеется, что ему больше никогда не доведется увидеть двоюродного брата старшей жены Сильно Хромает.

— Черные Холмы, скажи нам то, что ты должен сказать.

Эту команду отдает Сидящий Бык. Хотя большинство молодых воинов кричат и хвастают так, словно дневные труды завершились их великой победой, голос Сидящего Быка звучит грустно. Можно подумать, что день принес горькое поражение лакота и шайенна. И если Сильно Хромает, Долгое Дерьмо и более молодой Глупый Лось одеты как подобает этому вечеру, то на Сидящем Быке, который довольно стар (Сильно Хромает говорит, что тот видел не меньше сорока двух зим), повседневная одежда — рубаха из лосиной кожи с бахромой, украшенная только зелеными иглами дикобраза и скромными кисточками человеческих волос, прикрепленными к плечам, наголенники, мокасины и красная набедренная повязка. Его косы обернуты в мех выдры и украшены единственным орлиным пером, торчащим прямо вверх.

Паха Сапа кивает, отставляет миску с супом, садится, скрестив ноги, на мягкую шкуру, и думает о том, что скажет. Сильно Хромает рассказал трем собравшимся о призраке, именно поэтому они сегодня здесь, а не празднуют, или скорбят, или (как это сделал бы Глупый Лось) стреляют по оставшимся в живых вазичу на вершине холма, и Паха Сапа знает, что двух шаманов и воина, который считается другом Шального Коня, больше всего интересует личность синего мундира, чей дух вселился в Паха Сапу.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 151
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?