Вкусно – Кусь или Попаданка с пирогами - Тиро Томое

рядом встала Алиска. Она втянула голову в плечи и бесконечно хлюпает носом. От страха и уважения к высокому чину старосты, как я поняла. Или от скорого поступления баснословного богатства – золотой же за меня ей выдадут.

Филиппе, медлительный и какой-то серый, словно пыльным мешком прибитый, тихим фальцетом потребовал личные данные:

— Имя... возраст... откуда прибыли... чем заниматься будете...

— Эмм, Светлана Нестерова, сорок пять лет, в разводе...

— Это нам не важно, — пыльный Филиппе поднял на меня свои бесцветные глаза. Я внимательно оглядела крючкотворца. Весь он невзрачный и нелепый. Тощий, бледный, выцветший от постоянного сидения под крышей и бумагомарательства. Такого увидишь на улице и тут же забудешь, а потом никогда уже и не вспомнишь. Весь он как вершина канцелярщины и казёнщины. И пахнет от него соответствующе – пылью, сургучом и скукой. – Отвечайте только на те вопросы, что я задаю. Чем заниматься будете?

— Эмм, — я даже немного растерялась от его равнодушия, но быстро нашлась, — не знаю даже. Пироги печь умею, борщи варить... в видах дерьма разбираюсь, в навозе, в смысле. Цветы выращивать люблю...

— Пироги это хорошо... - равнодушно произнёс крочкотворец. - Сюда палец положите.

Филиппе подставил мне под руку глянцевый лист бумаги, исписанный непонятными значками, и указал на небольшую точку внизу листа. Я, не глядя, ткнула пальцем и...

Шум, грохот, сотня бубнящих разнополых голосов, звон, гул, дребезжание, шум – всё смешалось в голове. Снова накатила тошнота, закружилась голова, учащённо забилось сердце. Я хватаю ртом воздух, как выброшенная на сушу рыба. Чьи-то тоненькие ручки крепко обхватили меня за плечи:

— Дона Света, дона Света! – я узнала голосок Алиски, а потом почувствовала, как в губы тычется плошка с отваром ромашки. Сделала глоток – горькая жидкость мгновенно остановила крутящуюся комнату и выключила голоса.

— Что это было? – прохрипела, в упор глядя на Филиппе.

— Введение вас в наш мир. Теперь вы знаете все законы, умеете читать и писать. Понимание языка и умение говорить пришедшие получают в момент переселения...

— Перемещения, — поправила секретаря. — Переселение это когда ты долго собираешься, а потом переезжаешь. А тут пространственное перемещение... ещё и без спроса и моего согласия.

— Перемещения. Получите бумаги. Вам положено жилье. Адрес в прибывном листе. Всего доброго и добро пожаловать!

Филиппе протянул мне три листа бумаги, вяло улыбнулся и напрочь позабыл о моей персоне. Он вынул из груды бумаг на столе один лист и неподвижно уставился на него. Жду, смотрю на крючкотворца и понимаю, что он уснул! Ей, богу! Спит! Ещё и похрапывать начал!

Поворачиваюсь к соседнему столу. Там сидит староста и набивает трубку табаком. Вопросительно смотрю на него. Бесполезно. Развесил седые усы, длинные и лохматые, как у Будённого, только седые, и совершенно не испытывает желания со мной говорить. Кунжут прелый, как будто в паспортный пришла.

Заглядываю в первый лист... и понимаю, что там написано! Моё имя /фамилия, правда с ошибками «Свитлана», время прибытия, род будущих занятий – кухарка! Кухарка, ёшки-матрёшки! Вот, прямо обидно стало! Какая я тебе «кухарка», басурманин? Я бизнеследи, я шеф-повар, я фея домашней кухни! Тьфу, необразованный...

Вздыхаю, засовываю бумаги в сумочку-авоську, подхватываю сумку со специями, зову за собой Алиску и мы выходим на улицу.

Шумная городская площадь, пыльная и жаркая, полна народу. Дамочки в интересных платьях, похожих на немецкие наряды под названием «дирндиль»(баварский национальный костюм, в них щеголяют девушки-официантки на пивном фестивале Октоберфест).

Кавалеры в ярких жилетах, цветных шляпах с перьями, безукоризненно чистых рубахах и сапогах. Только штаны смешные – широкие штанины заправлены в начищенные голенища сапог, а сверху утянуты поясами.

Некоторые модники понавешали на пояса колокольца и теперь ходят, звенят бубенцами.

Слышу рядом тоненький плач. Оборачиваюсь – Алиска ревёт. Уселась прямо в пыль и ревёт, слёзы льются ручьём, стекают по щекам, а она их даже не вытирает. Елки моталки, а тут-то что?

Ставлю на землю сумку со специями, будь она неладна, вытаскиваю из сумочки влажные салфетки и присаживаюсь на корточки возле ревущей сиротки. Вытираю ей слёзы-сопли, и спрашиваю:

— Ты чего, Алиска? Не хочешь со мной идти?

— Ха-а-чу-у-у, —завывает во весь голос девчонка.

— Тогда чего рыдаешь?

— Староста золотой не отда-а-а-ал!

Золотой! Тьфу ты, а про денюшки, честно заработанные Алиской, я и забыла!

Ах ты, скопидом вислоусый! Сиротку обижаешь?! Ну, тебе кранты теперь! Чувствую, как звереть начинаю, аж руки затряслись от злости. Ладно на меня редиску забил, но ребёнка обижать?! Это уже за гранью... Не позволю!

— Сиди тут. Я сейчас!

Сую в руки Алиске свою сумочку и вихрем взлетаю по ветхим ступенькам в избу старосты, рывком распахиваю дверь и с порога начинаю вопить:

— Староста, ишак ты бельгийский, ты почему девчонке золотой не отдал?

Голос у меня громкий, командирский, даром, что ростом не вышла – всего то метр шестьдесят в прыжке и с кепкой. Зато характер боевой.

Староста от неожиданности аж под стол свалился. Гляжу я и вижу – они с Филиппе, с этим блёклым одуванчиком, денежки делят. Кучку золотых кругляшей на две маленьких раскладывают. Ах вы, бюрократы! Так вы ещё и казнокрады!

— Ах вы, ироды! – ору, а сама думаю, чем бы запустит в них. Как назло всё убранство избы: две скамьи дубовых, да два стола... а, ещё два табурета. С одного сейчас староста свалился, а на втором Филипе сидит, глазёнками лупает. – Детей малых обираете... совести у вас нет, лишайники зелёные!

Первый табурет вне зоны быстрого доступа. Стол его перегораживает, зато второй… только тощий Филиппе. Ну я им сейчас задам!

Подлетаю к столу и начинаю выдёргивать табурет из-под тощей задницы Филиппе. Он вяло отпихивается ногой, а сам норовит денежки прикрыть. Пока я борюсь с секретаришкой, из-под стола вылезает красный как рак староста. Усы на бок сбились, а под глазом синяк наливается.

Ха, так ему! Возмездие за сиротку и беззаконие! Хоть и пришло это возмездие от стола, а все равно хорошо.

— Уходи отсюда, дона! Я сейчас городового позову! – грозно зарычал староста, а сам тихонько от стола отползает и руками слегка прикрылся. Ага, боится, значит.

— Не уйду! Я сейчас сама городового вызову и президента... кто у вас тут главный?

— А я говорю – иди! – раздувая ноздри, пыхтит староста, а сам ещё дальше отходит.

— Не пойду, пока не выдашь золотой! Девчонка