Горгулья - Эндрю Дэвидсон

Мои болезненно-страстные увлечения успели сложиться задолго до того, как обнаружилась во мне тяга к наркотикам, которая поглотит мои зрелые годы. Первое и самое продолжительное мое пристрастие заключалось в навязчивом изучении любого вопроса, завладевшего моим воображением.

Пусть я никогда особенно не любил школу — так происходило не потому, что я считал учебу низменным занятием. Проблема заключалась в другом: школа вечно мешала делам более интересным. Учебники были составлены так, чтобы преподать практическую информацию, но я так быстро схватывал основные понятия, что они не способны были удержать мое дальнейшее внимание. Я все время отвлекался на эзотерику, таймы, кроющиеся в примечаниях к параграфу или случайных репликах учителей. К примеру, стоило нашему геометру упомянуть о том, что Галилей читал лекции о физической природе Ада, и я уже не смог снова сосредоточиться на сторонах параллелограмма. Следующие три урока я прогулял в пользу посещения библиотеки и чтения всех доступных книг о Галилее, а вернувшись в школу, проваливал тест по математике, потому что там не было заданий про инквизицию.

Страсть к самообразованию у меня сохранилась: наверняка вы заметили это по скрупулезному описанию лечения ожогов. Тема ожогов касается меня столь непосредственно, что я не мог не изучить ее во всех подробностях. Впрочем, мои интересы куда шире. Исследование монастыря Энгельталь, по причинам, которые станут впоследствии очевидны, также занимало долгие часы моего сосредоточенного внимания.

Верно, вне стен библиотек я вел жизнь, полную грехов, однако внутри я всегда был предан знанию не меньше, чем святой — словам Библии.

Ожоги, как я потом узнал, также подразделяются в зависимости от количества пострадавших слоев кожи.

При поверхностных ожогах (первой степени) повреждается только эпидермис, верхний слой.

Ожоги второй степени — это те, которые захватывают эпидермис и второй слой, соединительную часть кожи, кориум. Глубокие дермальные — очень сильные ожоги второй степени. А потом идут более серьезные ожоги, при которых затронуты все слои кожи и навсегда остаются шрамы. В сложных случаях — таких, как мой, — обычно сочетаются различные степени поражения — никто ведь не поворачивал вертел для равномерного поджаривания. Например, правая рука у меня совершенно цела. Ей достались только поверхностные ожоги, их в больнице смазали обычным кремом для рук.

Ожоги второй степени у меня в основном на ногах, под коленями и ниже, и на ягодицах. Кожа свернулась, как страницы горящей книги, а заживала несколько месяцев. Сейчас кожа в этих местах не идеальна, хотя и не ужас-ужас. Даже чувствительность сохранилась: когда садишься на задницу — сразу чувствуется.

Ожоги третьей степени — как кусок мяса, который ваш папаша, напившись, забыл снять с решетки барбекю. Такие ожоги разрушают все: ткани больше не восстановятся. Шрам остается белый, черный или красный; это сухой и плотный струп, навечно лысый, потому что волосяные луковицы сварились напрочь. Достаточно странно, что ожоги третьей степени в определенном смысле лучше менее страшных ожогов — от них совсем не больно, ведь все нервные окончания сгорели заживо.

Ожоги рук, головы, шеи, груди, ушей, лица, ступней и области промежности требуют особого внимания. Эти зоны имеют самые высокие коэффициенты по Правилу девяток: дюйм ожога на голове легко бьет дюйм обожженной спины. К несчастью, именно в этих зонах у меня сосредоточены ожоги третьей степени, так что я про них много чего знаю.

В медицинской среде существуют некоторые разногласия по поводу ожогов четвертой степени, но что такое сборище здоровых докторов в конференц-зале, спорящих из-за семантических тонкостей? Ожоги четвертой степени, если принять номенклатуру, прожигают насквозь и кости, и сухожилия. Такие у меня тоже были; мало того что осколок днища срезал мне пальцы на левой ноге, эти так называемые ожоги четвертой степени уничтожили еще три пальца на правой ноге и полтора пальца на левой руке. И, к несчастью, еще один орган.

Как вы помните, за миг до аварии я расплескал виски на брюки, и хуже случайности быть не могло. По сути, мои колени промокли от жидкости-катализатора — причинное место занялось моментально и с особым жаром. Пенис, точно свечка, торчал вперед и горел соответствующе. От прежнего копья остался лишь высохший фитилек.

Спасти ничего было нельзя, его удалили почти сразу, как привезли меня в больницу; процедура называется «пен-эктомия».

В ответ на вопрос о судьбе остатков моего мужского естества медсестра сообщила, что их ликвидировали как медицинские отходы. И, словно это могло меня утешить, принялась объяснять, что врачи не тронули мою мошонку и яички. Надо полагать, отрезать весь комплект они постеснялись.

Грейсы погибли от взрыва в своей домашней лаборатории, через девять лет после моего появления в их трейлере. Рано или поздно они должны были плохо кончить: есть ли что опаснее наркоманов, стряпающих себе «дурь» в закрытом пространстве и использующих керосин, растворитель краски и медицинский спирт?

Я не сильно расстроился. В день похорон ходил к библиотекаршам — побеседовать о биографии Галилео Галилея, которую как раз читал, потому что наш геометр, оказывается, сумел разглядеть мой интерес к великому ученому.

Хотя любой школьник расскажет вам о том, как Галилей подвергся гонениям инквизиции, в действительности жизнь его была гораздо сложнее. Галилей вовсе не стремился быть «плохим» католиком, а когда ему запретили проповедовать идею о гелиоцентрической Вселенной, он много лет подчинялся этому запрету. Его дочь Вирджиния в монашестве взяла прекрасное имя Мария Челеста,[3]а другая дочь, Ливия, также стала монахиней с неземным именем — сестра Арканджела. Есть в этом некая метафора: пусть мы сегодня используем имя Галилея как расхожий символ гонений религии на науку, жизнь его была связана и с религией, и с наукой. Говорят, Томазо Каччини, молодой доминиканский священник, первым публично порицавший Галилея за то, что тот защищал учение Коперника, закончил проповедь стихами из «Деяний апостолов»: «…мужчины Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо?» Каччини и в голову не приходило, что Галилей, устремивший взор в небо, мог как молиться, так и вычислять ход небесных светил.

В возрасте двадцати четырех лет Галилей участвовал в конкурсе на замещение должности университетского преподавателя — и прочитал две лекции о физике Дантова «Ада». Современные мыслители сочли бы такую лекцию чрезвычайно эксцентричной, но во времена Галилея изучение космографии Данте было на пике популярности. (Не случайно лекции были прочитаны во Флорентийской академии, в родном городе поэта.) Выступления пользовались огромным успехом и обеспечили Галилею место профессора математики в университете Пизы.

Лишь много позже Галилей обнаружил, что точка зрения, которую он отстаивал в своих лекциях, неверна, равно как и защищаемое им представление о топографии Ада в форме масштабно-инвариантного конуса (способного увеличиваться в размерах, не теряя целостности и прочности). Если бы Ад действительно существовал в глубинах Земли, каверна получилась бы настолько необъятная, что земная мантия просто обрушилась бы внутрь… разве что стены Ада гораздо более плотные, чем он считал вначале?