Фатальная ошибка - Джон Катценбах

Вздохнув, Салли подумала, что и закон часто действует так же. Она поморщилась, бросив взгляд на угол письменного стола, на громоздившуюся там кипу конвертов из манильской бумаги и папок с документами. Все эти дела — не меньше полудюжины — были скучной рутинной работой. Закрытие предприятия. Компенсация за травму на рабочем месте. Тяжба между соседями из-за клочка земли. На другом конце стола в специальном шкафчике хранились дела, которые интересовали ее больше и служили фундаментом ее практики. В них участвовали другие женщины нетрадиционной ориентации, жившие по всей Долине.[3]Они обращались в суд по самым разным поводам — от усыновления до развода. Тут было даже дело об убийстве по небрежности, в котором Салли выступала в качестве помощника адвоката и добивалась пересмотра дела. Она была знающим и опытным специалистом, запрашивала с клиентов умеренную плату, бралась далеко не за все дела и считала, что лучше всего ей удаются такие, где люди действуют вопреки правилам и здравому смыслу. Она догадывалась, что отчасти ею движет стремление оплатить, так сказать, собственные долги, однако не испытывала никакого желания в подробностях разбирать свою жизнь, как ей приходилось это делать с чужими.

Салли взяла карандаш и раскрыла одно из скучных дел, но почти сразу отложила его в сторону и воткнула карандаш в стакан, больше походивший на вазу, с надписью: «Лучшей мамочке на свете». Она сомневалась, что надпись соответствует действительности.

Поднявшись на ноги, Салли подумала, что у нее, в общем-то, нет ничего настолько срочного, чтобы задерживаться на работе допоздна; в поддержку этой мысли мелькнула и другая, о Хоуп: пришла ли она уже домой и что она сообразила сегодня на обед? В это время зазвонил телефон.

— Салли Фримен-Ричардс.

— Привет, Салли, это Скотт.

Она немного удивилась, услышав голос бывшего мужа:

— Привет, Скотт. Я как раз собралась уходить…

Он представил себе ее кабинет. Наверняка там все идеально расположено и аккуратно расставлено, не то что у него в кабинете, где вечно царит хаос. В очередной раз слух резанула его собственная фамилия, употребленная по отношению к ней, пусть даже с добавлением через дефис ее девичьей. Салли оставила ее себе из тех соображений, что так Эшли будет удобнее, когда она вырастет.

— Можешь уделить мне минутку?

— У тебя такой тон, будто тебя что-то тревожит.

— Даже не знаю. Возможно, должно тревожить. А может, и нет.

— А в связи с чем проблема?

— С Эшли.

Салли Фримен-Ричардс слегка растерялась. Ее разговоры с бывшим мужем были, как правило, краткими и деловыми и касались тех или иных осколков их прежней совместной жизни. С годами Эшли стала единственным, что их связывало, так что речь шла в основном о ее переездах из одного родительского дома в другой, плате за обучение или страховке за автомобиль. Между ними установилось своего рода перемирие, которое позволяло обсуждать эти вопросы по-деловому, не затрагивая чувств. О том, как живут они сами и что делают, они почти не говорили — Салли казалось, что каждый из них воспринимает другого так, словно тот остался законсервированным в том состоянии, в каком находился при разводе.

— А что случилось?

Скотт Фримен замялся, не зная, как лучше объяснить, что его беспокоит.

— Я нашел довольно странное письмо среди ее вещей, — сказал он.

Салли тоже откликнулась не сразу.

— А почему ты рылся в ее вещах? — спросила она.

— Это не имеет значения. Главное, что там было это письмо.

— Мне не кажется, что это не имеет значения. Не следует вмешиваться в ее личную жизнь.

Скотт разозлился, но решил не показывать этого:

— Она не убрала свои носки и белье. Я положил их в ящик комода и увидел там письмо. Я прочел его, и оно меня встревожило. Наверное, не следовало его читать, но я прочел. Ну и как меня можно после этого назвать?

У Салли на языке вертелись ядовитые словечки, но она сдержалась и вместо этого спросила:

— И какого рода это письмо?

Скотт откашлялся по своей преподавательской привычке, позволявшей собраться с мыслями, и, сказав: «Вот, слушай», зачитал ей письмо.

Оба какое-то время молчали.

— По-моему, ничего страшного, — сказала наконец Салли. — Просто у нее есть тайный поклонник.

— «Тайный поклонник»! — передразнил ее Скотт: типичное для нее вычурное викторианское выражение.

Она решила проигнорировать его вспышку.

Помолчав несколько секунд, Скотт спросил:

— Исходя из своего адвокатского опыта, не видишь ли ты в этом письме признаков одержимости, навязчивой идеи? Что за человек может написать подобное письмо?

Салли только вздохнула. Она и сама задавала себе этот вопрос.

— Она ничего не говорила тебе? Не рассказывала о чем-нибудь этаком? — допытывался Скотт.

— Нет.

— Ты ее мать. Обратилась бы она к тебе, если бы у нее была какая-нибудь проблема с мужчиной?

Фраза «проблема с мужчиной» повисла между ними, как грозовая туча, заряженная электричеством. Ей не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Да, думаю, обратилась бы. Но она не обращалась.

— А когда она жила у тебя, тоже ничего не говорила? Ты ничего особенного за ней не замечала?

— Нет, она не говорила, я не замечала. А ты сам не можешь что-нибудь сказать по этому поводу? Она ведь и у тебя прожила два дня.

— Да я почти не видел ее. Она проводила все время со своими университетскими друзьями. Ну, знаешь, уходила к кому-нибудь на обед, возвращалась в два часа ночи, спала до полудня, недолго болталась по дому, и все по новой.

Салли Фримен-Ричардс глубоко вздохнула.

— Знаешь, Скотт, — произнесла она рассудительным тоном, — на мой взгляд, пока что нет оснований усматривать в этом какое-то отклонение от нормы. Если у нее возникнет какая-нибудь проблема, рано или поздно она обратится к одному из нас. Я думаю, мы можем положиться на нее. Какой смысл беспокоиться по поводу воображаемых проблем, пока она сама нам не пожаловалась? Мне кажется, ты делаешь из мухи слона.

Очень разумный подход, подумал Скотт, — прогрессивный, либеральный, вполне соответствующий их положению и среде, в которой они живут. И в корне неверный.

* * *

Она встала и направилась к старинному шкафчику в углу гостиной. По пути поправила установленное на консоли китайское блюдо, отступила назад и, нахмурившись, стала его рассматривать. Было слышно, как где-то вдали играют дети, но в комнате единственным звуком, кроме наших голосов, было звенящее напряжение.