Пир Бабетты - Карен Бликсен

Сестры отнеслись с некоторым сомнением к заверению месье Папена, что Бабетта умеет готовить. Они-то ведь знали, что во Франции едят лягушек. Все же они показали Бабетте, как надо готовить вяленую треску и пивную похлебку с черным хлебом, — во время этого показа лицо француженки оставалось совершенно бесстрастным. Но спустя неделю она готовила вяленую треску и пивную похлебку ничуть не хуже тех, кто родился и вырос в Берлевоге.

Беспокоила и пугала дочерей пробста еще и мысль о французской роскоши и расточительстве. Назавтра после того, как Бабетта поступила к ним в услужение, они пригласили ее к себе и объяснили, что они бедны и жизнь на широкую ногу в их г лазах — это грех. Они хотят есть пищу как можно более простую, самое важное для них — это судки с супом и корзинки с едой, которые они посылают своим подопечным беднякам. Бабетта понимающе кивнула: в юности, рассказала она своим хозяйкам, она служила кухаркой у старика епископа, который был истинный святой. Сестры тут же решили превзойти в аскезе французского священника. Само собой, ни тогда, ни позднее им не приходило в голову, что такое существо, как Бабетта, способно творить чудеса, однако вскоре они обнаружили, что с тех пор, как пришелица заправляет хозяйством в доме, их расходы непостижимым образом сократились, а судки с супом и корзинки с едой обрели новую загадочную силу, подкрепляющую бедных и больных.

Да и за стенами желтого домика жители городка постепенно признали достоинства Бабетты. Беженка так и не научилась правильно говорить на языке своей новой родины и тем не менее на ломаном норвежском успешно торговалась с неуступчивыми берлевогскими торговцами.

Ее побаивались и в порту, и на торговой площади.

Старые Братья и Сестры, которые вначале косо посматривали на эту иностранку, затесавшуюся в их круг, заметили вскоре, как изменилась к лучшему повседневная жизнь их любимых маленьких Сестер.

Старики радовались, на них глядя, да к тому же и сами извлекали из этого пользу.

Ведь с тех пор как Мартина и Филиппа избавились от всех домашних тягот и забот, у сестер появились и средства, чтобы больше раздавать Нуждающимся, и время, чтобы выслушивать доверительные рассказы, а то и жалобы своих старых друзей, и покой, чтобы размышлять о вопросах вечности. И по мере того как время шло, находилось уже немало прихожан, кто поминал Бабетту в своих молитвах, благодаря Господа, ниспославшего эту молчаливую чужеземку, эту темноволосую Марфу в дом их двух любимых Марий. Камень, который строители едва не отбросили прочь, оказался краеугольным.

Одни лишь сестры в желтом домике знали, что было что-то загадочное и тревожное в этом драгоценном краеугольном камне — словно он был сродни черному камню в Мекке, каббалистическому камню.

О своем прошлом Бабетта почти никогда не упоминала. Когда сестры в первое время пытались деликатно выразить сочувствие ее страшным потерям, они натолкнулись на то самое величие и стоицизм, о которых писал месье Папен.

— Что ж, ничего не поделаешь, сударыни, — только и отвечала Бабетта, пожав плечами. — Это судьба.

Но однажды Бабетта как бы невзначай вдруг рассказала хозяйкам, что вот уже много лет играет во французскую лотерею — у нее есть лотерейный билет, и преданная ей подруга, оставшаяся в Париже, каждый год его возобновляет. Как знать, может, ей повезет и когда-нибудь на ее билет выпадет главный выигрыш — десять тысяч франков. С этой минуты сестрам стало казаться, что старый портплед их служанки сшит из сказочного ковра-самолета и она в любую минуту может сесть на него и улететь в Париж.

Случалось, что Мартина и Филиппа, обращаясь к Бабетте, не получали ответа на свои слова и даже сомневались, слышала ли она то, что они сказали. Иногда они заставали ее на кухне, когда, поставив локти на стол, зажав голову в ладонях и забыв об окружающем, она изучала толстую книгу в черном переплете, втайне сестры подозревали, что это папистский молитвенник. А иногда она неподвижно сидела на трехногом кухонном табурете, уронив на колени сильные руки и широко открыв темные глаза, загадочная и судьбоносная, как Пифия на своем треножнике. В такие минуты сестры понимали, что Бабетту им не постичь — в ее душе есть подводные рифы, и среди них таятся страсти, воспоминания и желания, им неведомые.

Их пробирала дрожь, и в глубине души мелькала мысль: «Может, она все-таки и впрямь была petroleuse?»

Пятнадцатого декабря 1885 года пробсту должно было бы исполниться сто лет.

Дочери задолго до этого дня начали мысленно готовиться к нему, желая торжественно его отметить, как если бы их дорогой отец по-прежнему находился среди своей паствы. Вот почему их так удивляло и печалило, что как раз в этот юбилейный год среди отцовских прихожан усилились разногласия и распри. Все попытки сестер примирить враждующих были тщетны. Казалось, дух любви, исходивший от личности пробста, испарился из сердец его прихожан, как гофманские капли испаряются из пузырька, оставленного без пробки. Смерть учителя приоткрыла двери тому, о чем сестры, которые были намного моложе отцовских учеников, до сих пор не ведали. Из прошлого полувековой давности, когда овцы, еще не обретшие пастыря, вслепую блуждали в горах, явились незваные гости, проникавшие в желтый домик следом за верующими, и под его крышей, казалось, становилось темно и холодно. Кое-кто из старших Братьев и Сестер как зубной болью терзался запоздалым раскаянием в своих грехах, другие, прегрешившие против ближних, мучились обидами на обиженных, отравлявшими их собственную кровь.

Были, например, среди последователей пробста две старые женщины, до своего обращения распространявшие друг о друге злобные сплетни, которые расстроили брак одной из них, а другую лишили наследства. Дожив до глубокой старости, женщины уже не помнили, что случилось накануне или неделю тому назад, но взаимных счетов сорокапятилетней давности не забывали, неустанно перебирая их в памяти. Одному из старших Братьев припомнилось вдруг, как другой прихожанин когда-то обманул его в торговой сделке. Он и рад был бы выкинуть эту мысль из головы, но не мог: обида засела в нем глубокой занозой. Были тут честный седой шкипер и благочестивая вдова вся в морщинах: в молодости, хоть она и была замужем за другим, они состояли в любовной связи. Теперь, на старости лет, они начали сожалеть о прошлом и винили друг друга в содеянном, со страхом думая о каре, которая ждет их в вечной жизни и которую на них навлек другой своей якобы любовью. Встречаясь в желтом домике, они старались не смотреть друг на друга.

По мере того как приближался торжественный день, Мартина и Филиппа все сильнее ощущали бремя своей ответственности. Что, если их неколебимый в вере отец кинет взгляд на свой дом и, окликнув дочерей по имени, назовет их дурными хозяйками? Сестры часто толковали об этом, утешая друг друга словами отца о том, что пути Господни пролегают через моря и заснеженные вершины, где человек не может различить стези.

Однажды летом почтальон принес письмо из Франции, адресованное мадам Бабетте Эрсан. Происшествие само по себе удивительное, потому что за четырнадцать лет, что Бабетта прожила в Берлевоге, она ни разу не получала писем.