Тайна древнего замка - Эрик Вальц

Станет ли он новым графом? Кто еще имеет право наследования? У графини не осталось сыновей, у Агапета не было братьев и племянников. И если Бальдур станет новым графом, сколько понадобится времени на то, чтобы он встрял в какую-то кровавую драку? Сколько времени пройдет до его смерти? Род Агапидов проклят. Прадед Агапета — его тоже звали Агапет — заманил своего врага к себе в гости, преломил с ним хлеб, а потом, нарушив все законы гостеприимства, зарезал его вместе с сыном. Говорят, с этого началось проклятье рода. Этот прадед вскоре погиб на войне, в том же сражении пал и его сын. У сына было двое детей, двое мальчишек, и уже вскоре один из них убил другого — якобы случайно, во время игры, по крайней мере он так сказал. Мать не поверила в это, она прокляла сына и уморила себя голодом. Этот юноша потом и стал отцом Агапета. Однажды отец и сын отправились на охоту, отец неподалеку отсюда увяз в болоте и утонул. Во всяком случае, так сказал Агапет, став новым графом. А теперь и он сам нашел свою бесславную смерть, в луже крови, крови своих предков, которой он так гордился. Вот только кровь эта нелюба судьбе.

В народе поговаривают, что несчастья начались намного раньше, и дело тут вовсе не в Агапидах, а в замке. Мол, этот замок притягивает злой рок. Ха! Рок! Что ж, пусть зовут это так, мне все равно. Этот рок, это проклятье — оно не от Бога и не от Сатаны.

Я направилась к графине.

Удивительно, но она уже проснулась и даже была одета. Как и полагается во время траура, на графине было белое платье, подчеркивавшее ее бледную кожу и белокурые локоны. В этом платье она была похожа на ангела. Графиня увидела в моих глазах вопрос: «Госпожа, почему вы оделись сами?» Но она не ответила на него.

Таково право благородных, что оплачивают тебе похлебку. Они могут отвечать, когда им вздумается.

Таково право тех, кто может говорить. Они могут сделать вид, что не поняли вопроса, который задала немая.

Я заплела ей косы, подобрав их. Графиня любит эту прическу, траур и косы неплохо сочетаются.

Затем я приготовила розовую воду, которой Клэр полощет рот.

Графиня казалась собранной и бодрой, она ничуть не устала и не выглядела подавленной, поэтому я поняла, что она не горюет. В моем присутствии — и только тогда — она всегда искренне проявляла свои чувства, не сдерживала ни слезы, ни улыбки, свободно могла выразить и радость, и горе, я же с давних пор могу проявить свои чувства лишь при помощи жестов.

— Бильгильдис, ты была у Элисии? Как она?

Я жестами дала ей понять, что ее дочь беспокойно спала. Графиня смерила меня долгим взглядом.

— Да, она еще ребенком вела себя так, каждый раз, как случалось что-то плохое. Всякий раз, как ее отец отправлялся в путешествие или поход, Элисия умоляла его взять ее с собой, а когда Агапет отказывал ей, она потом еще долго беспокойно металась во сне. Сегодня же она прощается с отцом навсегда. Ей тяжело как никогда. Мы должны помочь ей чем только возможно. Я думаю, Элисия не перенесет похороны, — задумчиво сказала графиня. — Возможно, нам повезло, что она еще спит. Мы немедленно похороним Агапета. Пожалуйста, подготовь часовню, Бильгильдис. И сообщи отцу Николаусу. Я попрошу Эстульфа заняться всеми приготовлениями к похоронам.

Эстульфа! Это сразу показалось мне странным. Да, он был распорядителем в замке на время отсутствия графа и Бальдура. Но после возвращения этих двоих из похода Эстульф должен был лишиться своих полномочий, и то, что Агапет мертв, ничего не меняло. Бальдур — капитан стражи и к тому же зять Агапета. Это он должен заниматься похоронами. Графиня прекрасно об этом знает. Значит, мне не стоит обращать на это ее внимание. Это бессмысленно.

— Да, и вот еще что, Бильгильдис. Прошу тебя, поторопись. Все должно быть сделано быстро.

Я выполнила распоряжения графини быстро и точно. Отправила слуг убирать в часовне и расчищать дорогу к кладбищу, позвала священника. Эстульф приказал страже (хотя вообще-то у него не было на это права) вырыть могилу и переодеть усопшего. Но никто не поставил его приказ под сомнение — все любят Эстульфа.

Кроме права, данного законом, есть лишь две вещи, которые столь же сильно воздействуют на людей, — это страх и восхищение.

Когда Бальдур очнулся от глубокого сна, вызванного вчерашним пивом и треволнениями, церемония уже началась. Тело графа Агапета вынесли из часовни во двор, оттуда к воротам и, наконец, пронесли по узкой тропинке, ведущей к кладбищу у подножия восточной стены. Насколько я поняла, Бальдур ни во время похорон, ни после них ничего не сказал своей теще по поводу того, что его и Элисию не пригласили на церемонию. Графиня, увидев его, что-то прошептала ему на ухо, и на этом Бальдур успокоился. Глупец… Я не сумела расслышать ее слова, но сейчас госпожа весьма правдоподобно изображала безутешную вдову, этого у нее не отнимешь.

Нельзя было бы назвать эти похороны недостаточно пышными — они соответствовали всем обычаям. И все же чего-то не хватало. Я не сразу поняла, чего же именно. Печали. Конечно, часть слуг грустила по погибшему графу, но это были те слуги, которым вообще свойственно горевать по любому поводу. Бальдур не из тех, кто привык печалиться. У графини не было причин оплакивать свою прежнюю жизнь. А для большинства людей в замке нет никакой разницы, кто отдает приказы.

Место печали заняла тревога. Перерезанное горло, наполненная кровью ванна… Такие образы усиливают ужас перед смертью. Усиливают суеверный страх.

В конце церемонии похорон на могилу поставили стул, на котором заняла место графиня. Сообразно обычаю, она должна отдать своему супругу последние почести и посидеть с ним в последний раз.

Из окна я вижу, как она сидит там — застывшая, неподвижная белая точка на фоне сентябрьской зелени. Графиня смотрит на долину. Сейчас я завидую ей. Да, в глубине моей души, под налетом всей этой ненависти к ней до сих пор теплится зависть.

Элисия

Когда я проснулась сегодня утром — вернее днем, — я почувствовала, что во мне не осталось ни капли силы. Только пустота. Больше ничего. Я даже плакать не могла. И как мучительно было мне подниматься… Я съела две виноградины и ощутила, что уже сыта. В голове тоже было пусто, мое тело будто само совершало необходимые движения, по крайней мере, мне казалось, что я им не управляю. Какое-то время я просто сидела в постели. Первая мысль, которая пришла мне в голову после долгого затишья, была о шпильке в моих волосах. Мне хотелось уколоть себя этой шпилькой. И это было странно, ведь в последний раз подобные желания вспыхивали во мне в детстве, такого не было уже давно. Помню, что, когда была маленькой, я сжимала в руке шпильку, мне хотелось кого-то поранить, вот только кого? Не помню, не знаю… Наверное, того, кто обидел меня.

Но через пару мгновений воспоминания отступили, и теперь эта шпилька напомнила мне о Бильгильдис. Каждый день она заплетает мои волосы и подбирает их шпильками, но мне кажется, я подумала о ней по другой причине. Бильгильдис для меня всегда была символом отчаяния. Я привязана к ней, она была моей кормилицей, и я не помню, чтобы она когда-либо сделала мне что-то плохое. Но Бильгильдис всегда была такой… Слово, которое приходит мне в голову, звучит довольно странно. Заброшенной. Заброшенной, словно старый, покинутый всеми дом. Ее характер, конечно, обусловлен чудовищными событиями ее юности, которые привели к ее немоте. Сколько же в ней с тех пор отчаяния! Этой тоски всегда было в ней так много, что даже смерть трех ее сыновей не ухудшила ее состояние. Бильгильдис, как и прежде, слоняется по замку, подгоняет слуг, следя за тем, чтобы они выполняли свою работу, заплетает мне косы, причесывает матушку. Свои волосы Бильгильдис собирает в узел, похожий на гладкий сероватый камень. Носит простые, бесхитростные платья. Наверное, я подумала о ней, потому что сейчас я напоминала себе свою няньку. Неужели я теперь стану похожей на Бильгильдис? Захотел бы отец, чтобы его дочь стала такой?