Рабин, он и в Африке Гут - Алексей Лютый

– Ну, ты, Андрюха, свинья! – возмутился Жомов, когда Попов рассказал о премии. – Ты же, гад, нашу водку жрал и говорил, что у тебя маманя премию отобрала. А оказывается, что ты деньги на баб тратишь, вместо того чтобы их с друзьями пропивать!

После такого обвинения бедный Андрюша стал не просто красным, а ярко-малиновым и опустил голову так низко, что мне его лысую маковку стало видно. Честное слово, чтобы хоть как-то утешить, хотел его прямо туда и лизнуть, но потом подумал, как мне его волосы в рот попадут, и отказался от таких щенячьих нежностей.

Сеня, конечно, Попова в маковку лизать не собирался, но все-таки заступился за него. Мой хозяин вежливым матом заткнул омоновца, упрекнув его в том, что он и сам деньги жене отдает, вместо того чтобы друзьям лишний пузырь поставить. А пока Ваня пытался сообразить, как объяснить холостому бабнику Рабиновичу разницу между женой и подругой, Андрюша уже продолжил свой рассказ, и Жомов просто забыл, о чем спорить хотел.

Так вот завязалась у Андрюши с Танюшей (так предмет его воздыханий звали) настоящая любовь. Стали они частенько по вечерам встречаться, а поскольку денег на нормальные порции пирожных для двоих у Попова не было, он ограничивался тем, что кормил зазнобу сдобными булочками, сам при этом истекая слюной от зависти, – на себя у него денег уже не хватало. Так и продолжалось до тех пор, пока однажды днем Андрюша случайно не увидел, как в их любимом кафе, за их любимым столиком, Танюша трескает их любимые пирожные в компании с каким-то огромным толстяком. Попов, хоть он и не слишком агрессивный мент, но такого святотатства стерпеть не мог: ворвался в кафе и сломал попавшийся под руки стул о голову толстяка.

– И что? – удивился Жомов. – Нормальный ход.

– Это был ее папа, – едва слышно произнес Попов.

Вы не представляете, что тут началось! Едва услышав, кого именно приложил стулом Андрюша, оба этих здоровых великовозрастных болвана разразились таким диким хохотом, что следователь из смежного с лабораторией кабинета – очень набожный человек – решил, что наступил конец света, а в лаборатории хозяйничает сам Сатана. Он упал на колени и не переставал молиться даже тогда, когда к нему в кабинет подполковник Кобелев заглянул. Естественно, следака тут же отправили к психиатру и он провалялся месяц в лечебнице, а потом еще целых полгода ходил туда на консультации и осмотры. Виновных в подрыве психического состояния сотрудников отдела тогда так и не нашли, списав травму следователя на переутомление. Но вернемся к нашим баранам (а как их еще назвать!).

Попов, естественно, воспринял смех друзей, как откровенное издевательство над главной трагедией всей своей жизни и решил уйти, обидевшись и обругав обоих матом, но до двери так и не добрался. Мой Сеня сумел-таки проглотить свой смех и, поймав Андрюшу у выхода, уговорил вернуться, попутно подзатыльником сменив смешливое настроение Жомова на более соответствующее ситуации. Ну а чтобы Попов окончательно успокоился, мой хозяин налил ему внеочередную порцию водки и, естественно, извинился. За себя и за того парня. Потом Андрей продолжил свой рассказ.

Танин папа приходил в себя довольно долго. Когда он смог наконец не только моргать глазами, но еще и говорить, немедленно вынес свой вердикт – с Поповым у них теперь вендетта, и мента, а тем более такого, он зятем видеть не хочет. Девушку заперли дома, не позволяя даже ходить в любимый кафетерий. А чтобы она не очень тосковала, пирожные оттуда коробками каждый день доставляли домой.

Андрюша не сдался. Он дежурил под балконом, надеясь хоть одним глазком увидеть свою зазнобу и убедить ее бежать с любимым. Не вышло. Балкон тоже заперли на замок. Тогда Попов досконально изучил распорядок дня ее родственников с одной-единственной целью – позвонить Танюше тогда, когда никого не будет дома. И этот нехитрый трюк сработал: любимая взяла трубку! Он обрадованно залепетал о том, как здорово они смогут жрать пирожные вдвоем на необитаемом острове, но Таня не стала его слушать. Сказав, что честь семьи и здоровье папы для нее дороже двух пирожных, девушка повесила трубку. С тех пор, едва услышав Андрюшин голос по телефону, она нажимала на рычаг, не давая несчастному влюбленному даже слова сказать.

– Ну и что мне теперь делать? – с надеждой на то, что Сеня вмиг спасет его разбитую любовь, поинтересовался Попов.

– Тяжелый случай, – со вздохом ответил Рабинович (тоже мне, целитель разбитых сердец!). – Андрюха, я мог бы тебе посоветовать завалить ее цветами или пирожными, раз она их так любит. Мог бы предложить писать стихи и, влезая по балконам, прилеплять их скотчем к стеклам. Мог бы сказать, что, вымолив прощение у ее отца, ты вернешь Танюшину благосклонность. Но… Хочешь правду? – Андрей закивал, как китайский болванчик. – Забудь ее. Лучше в лаборатории своей химичь или займись рыбками. У тебя это здорово получается. А если и рыбки не помогут, купи порножурнал и трескай свои пирожные, глядя на него. Судя по тому, как твоя Танюша себя ведет, она тебя никогда и не любила. Ей просто нравилось пузо на халяву набивать.

– Точно-точно, – поддержал моего хозяина Жомов. – И радуйся, что так все получилось, иначе жениться бы пришлось. А этого я и врагу не посоветую, – Ваня вдруг испуганно посмотрел по сторонам. – Только Ленке моей этого не передавайте!..

Попов несчастными глазами обвел своих друзей, безмолвно спрашивая о том, есть ли хоть малейший шанс вернуть любимую. И, нарвавшись на четыре ледяных глаза, отрицающих любую надежду на благополучный исход, горестно вздохнул, следом осушив залпом стакан водки. В тот вечер Попов напился быстрее всех и свалился под стол еще до того, как кончилась водка. Друзьям пришлось тащить его домой на себе, а любовь Андрюшина тогда же приказала долго жить. По крайней мере, Попов о ней больше не заикался. Правда, даром для него такая трагедия не прошла. Андрей замкнулся в себе, целыми днями торчал в лаборатории и даже не поехал на Первое мая вместе со всем отделом в лес. Ужас! Халявную попойку пропустил. Никогда бы не подумал, что нормальный мент на такое способен…

Впрочем, какой он нормальный? После того как Андрюша в любви разуверился, его узнать невозможно стало. Ходил мрачнее тучи. Иногда даже с Кобелевым здороваться забывал. Да и остальные из нашей компании не лучше сделались. Жомов в последнюю неделю даже по улицам ходить бояться начал… Чего не верите-то? Да чтоб мне хвост купировали, своими ушами слышал, как он Рабиновичу говорил: «Блин, Сеня, я уже по улицам ходить боюсь. До того все опостылело, что, если какая-нибудь морда гражданская не так на меня посмотрит, убью на фиг. А потом посадят и не посмотрят, что я омоновец. Что делать? Может, тестя попросить, чтобы на своей машине меня до отдела довозил? Так тут ведь и литром в месяц не обойдешься!..»

Ну а на Рабиновича моего посмотрите! Где это видано – на дворе май, самая лучшая пора для человеческих случек, а он из дома свой длинный нос не высовывает?! Ну ни на что реагировать не хочет. Вон и телефон уже третий раз звонит, а Рабинович даже головы не повернул.

Пришлось гавкнуть несколько раз, чтобы его в чувство привести. Мой Сеня встрепенулся, словно догиня, когда с нее мопс слез. Дескать, разве что-то произошло? Ну, извини, я и не заметила! Я еще раз гавкнул, призывая хозяина к порядку, и он наконец-то сообразил, что нужно снять трубку. А пока он шел к телефону, я навострил уши.