Принц из серебра и золота - Вивиана Ипарагирре Де лас Кассас

– Если бы ты только перестала обсуждать с той дамой свое украденное имущество… Тогда я не был бы таким невнимательным, – продолжил он. Я посмотрела на его указательный палец, вспыхнувший в свете луны. Неважно, кто виноват в этом. Жестоко отрезать кому-то палец, даже если Элиа заслужил лишиться целой кисти.

– Я не должна была выставлять тебя на посмешище перед всеми, – призналась я через некоторое время, но поспешно добавила: – Но ты должен наконец перестать обращаться со мной так ужасно!

– Как я с тобой обращаюсь, Фия? – спросил он, проказливо ухмыляясь мне.

Вот!

Вот эта нежная детская нотка в его голосе, когда он произносил мое имя. Я перестала надеяться, что он еще может быть таким.

– Ты ведешь себя так, будто я твоя собственность!

– Нет, я защищаю тебя так, будто ты моя собственность, – поправил он.

– Но я не твоя собственность. Я такая же, как и все.

– Ты не такая же, – вздохнул он. – И прекрасно это знаешь. Скоро ты станешь совершеннолетней наследницей. Тогда тебе придется взять на себя ответственность.

– Если бы отец был жив, я бы не приступила к этому еще какое-то время, – проворчала я, глубоко вздохнув, и положила подбородок на согнутые колени.

И вновь почувствовала леденящий укол, лишивший меня воздуха.

Если бы мой отец был жив, я была бы просто Софией. Свободной, как ветер. Свободной, как и все остальные стэндлеры.

– Кому ты рассказываешь, – так же грустно сказал Элиа, поигрывая медной пластинкой на своем изуродованном указательном пальце. Ему самому пришлось справляться с этим раньше меня. Его родители погибли во время опасного представления с хищными кошками, кулатрами. С тех пор мы исключили их из нашей программы и значительно ужесточили другие меры безопасности. Я не видела изуродованных трупов, потому что Чанти, наша иллюзионистка, заставила их исчезнуть до того, как публика увидела ужасную кровавую бойню. Но семилетний Элиа все видел. За сценой лежали их окровавленные тела. Его родители были мертвы прежде, чем кто-либо попытался бы их спасти.

– В конце концов, мы те, кто отпускает наш народ с ветром, Фия. В какой-то момент они посмотрят на тебя и последуют за тобой до самой смерти, если потребуется. Я просто хочу защитить тебя.

– Элиа, – устало прошептала я, но он прервал меня взглядом своих сверкающих глаз.

– Фия, мы с тобой последние наследники. Мы не должны потерпеть неудачу.

– Что ж, ты прав. Но ты должен перестать смотреть на меня свысока, Элиа. Иначе Ваше Пустейшество станет твоим постоянным приветствием.

Когда я встала, его пальцы сомкнулись вокруг моего запястья. Его рука была вспотевшей. Медная пластинка на моей коже была холоднее глыбы льда. По коже побежали мурашки, но, когда я взглянула в его печальные глаза, мое сердце смягчилось.

– Ах, Элиа, – мягко сказала я, но отстранилась от его вспотевшей руки. – Улыбка тебе очень к лицу.

И тогда я спросила себя, когда в последний раз смеялась от души? Казалось, прошли годы.

Мы, стэндлеры, были не просто мастерами менять облик. Мы неплохо играли свою роль. Внешне всегда оставались веселы.

Но завтра, во время моего танца, никто не догадается, что я нахожусь на грани срыва.

Яна

– Убирайся! – закричала София, когда я постучала в деревянную дверь ее повозки. В тот же миг услышала глухой стук, похожий на удар подушки, приземлившейся прямо за дверью.

– Это я, – сказала я, слегка приоткрыв дверь.

Сразу же, как я и предполагала, в меня полетела еще одна подушка.

Такой я ее знала. Непредсказуемой и упрямой.

Я поспешно пригнулась, не отпуская дверную ручку. В тусклом свете керосиновой лампы уже сумела разглядеть следующую подушку в ее руке. Поэтому снова повторила бодрым голосом:

– Это всего лишь я! Яна!

Удушливый хрип был ответом, прежде чем я успела убедиться, что еще одна подушка не полетит по воздуху. Осторожно я открыла дверь.

Когда наши взгляды встретились, она со вздохом опустилась на множество подушек на своей кровати. Ее упрямые волосы смешались с темными тканями, покрывавшими ее постель.

Как только я закрыла за собой дверь, в нос ударил запах диких роз и трав. Аромат моего детства и нашей дружбы.

Закатив глаза, я скрестила руки на груди и посмотрела на хаос, который она устроила.

Повсюду валялись подушки и платки. Ее драгоценная одежда, которую я сшила своими руками, криво висела на вешалках.

Она яростно кричала в подушку, и по звуку это напоминало кошку, что держала в пасти живую мышь.

Сколько раз я уже проходила через это? Подсчитывать было бесполезно: Элиа и София почти каждый день ссорились из-за каких-то пустяков.

– Я думала, ты Элиа.

– А если бы я на самом деле была Элиа? – провокационно спросила я и тут же навлекла на себя грязное ругательство.

Зан Захрай всегда говорила, что сквернословие обжигало язык. По крайней мере, когда мы с Софией, будучи одиннадцатилетними забияками, тайно шептали друг другу худшие известные нам слова, зная, что наши языки могли выдержать гораздо больше. Я бы, наверное, поверила всему, что говорила Зан Захрай. София же, напротив, всегда была особенно яркой упрямицей. Она всегда любила находить свои собственные слова, а не слушать чужие.

Наследница Рей умела хорошо говорить. Это она унаследовала от Ооли.

Стоит ей начать говорить, как все прислушивались. Словами она умела создавать империи. Словами могла даже утолить голод.

Всякий раз, когда она говорила, народ цеплялся за ее уста. Как глухие, впервые услышавшие речь, как слепые, впервые увидевшие свет, и как невежды, поверившие всему. Тем яростнее Элиа воспринимал ее слова, если она использовала их против него.

«Словно ножи», – сказал он мне недавно. Вот на что это было похоже.

София подняла голову и встретила мой взгляд надутыми щеками. Темные глаза при этом сверкали так же бесконечно ярко, как само ночное небо.

– Тогда я, наверное, не справилась бы с собой и бросала вместо подушек керосиновые лампы.

– Так благосклонно? – Я рассмеялась, опустилась на подушку и вытянула ноги. – Я бы всадила ему один из его ножей, – добавила и тут же фыркнула, хотя то, что я сказала, было неправдой. Достаточно часто я понимала Элиа. В конце концов, он был лишь рабом своих чувств.

Было очевидно, что он по уши влюблен в Софию. Но мне нравилось говорить то, что она хотела услышать.

Мы слишком долго были лучшими подругами, в этом я была ей обязана.

– Ох, Яна, он меня просто не понимает.

– А как иначе-то? Он – глупый парень, который не понимает, что творится в твоей сбивающей с толку голове, – саркастически сказала я. Наверняка они оба были одинаково виноваты в своих разногласиях.