Последний пожиратель греха - Франсин Риверс

Мне хотелось сказать: «Что мне теперь до этого?» Ведь бабуля уже ушла. Осталась только холодная плоть, а ее самой уже нет. Вид бабушки говорил только об одном — о том, что ее душа точно оставила тело. Разве кто-то может что-то изменить? Все кончено. Она ушла.

Но Гервазе Одара настаивала на своем, и мне пришлось согласно кивнуть. Тогда я ничего не понимала, а стала понимать только долгое время спустя. А сейчас слова целительницы наводили на меня страх. Но я научилась не задавать вопросов и не просить объяснений. Я уже слышала о пожирателе грехов, хотя и не так подробно, — обычно об этом страшном человеке старались говорить как можно меньше.

— Он заберет грехи твоей бабули, чтоб ей уйти с миром, — сказала Элда Кендрик.

А он придет, чтобы взять мои грехи? Или мне так и придется нести их с собой в могилу и мучиться в аду из-за того зла, которое я сделала?

От этой мысли у меня перехватило дыхание.

Что за неизвестные грехи были у бабули — это было между ней и пожирателем грехов, который должен их забрать. А вот мне никогда не будет покоя. Потому что каждая живая душа знает, что я сделала. Или, по крайней мере, они так думают.

— Стой рядом с мамой, дочка, — сказал мой отец. Я так и сделала, и почувствовала еле заметное прикосновение маминой руки. Я посмотрела на нее с такой надеждой, что сердце защемило, после чего она тихо заговорила со мной.

В ее руках был розмарин, она отломила от него веточку и дала мне.

— Брось это в яму, как службу закончат, — сказала она, не глядя на меня.

Четверо мужчин подняли бабушку и вынесли за двери. Папа нес факел и шел впереди процессии, ведя всех к горному кладбищу.

Ночной воздух казался холодней обычного, я съежилась. Я шла рядом с мамой. Ее взгляд был неподвижным и мрачным, на глазах ни слезинки. Факелы несли другие люди, они освещали путь нам с мамой. Сквозь густой туман, который просачивался сквозь горную цепь, проглядывала полная луна. Ее свет тянулся к нам, как мертвенно-белые длинные пальцы. Между деревьями танцевали наши черные тени. Вдруг мое сердце сильно забилось, и по коже побежали мурашки — я почувствовала, что к нашей процессии присоединился кто-то еще…

За нами шел пожиратель грехов. Холодок ужаса пробежал по моему телу.

Вокруг кладбища папа и его братья выстроили ограду, чтобы волки и другие хищники не раскапывали могилы. Однажды бабушка сказала мне, что ей нравится это место, которое папа выбрал. Оно было на возвышении, здесь было сухо и спокойно, к тому же открывался прекрасный вид на расселину в скалах внизу и небеса вверху.

Я вошла в ворота вслед за мамой и поспешила с ней поравняться. Тетя Винни несла поднос: на нем был испеченный мамой хлеб и чаша с вином из ягод бузины. Я увидела глубокую, длинную яму, рядом с которой была насыпана груда земли. Бабушку, лежавшую на похоронных дрогах, положили на эту насыпь красно-коричневой, каменистой почвы. Тетя Кора накрыла бабушку белой тканью, потом подошла тетя Винни и поставила на мертвое тело поднос.

Собрание и все вокруг застыло в полной тишине: умолкли даже сверчки и лягушки.

Никто не шевелился.

Не слышалось ни единого вздоха.

Я посмотрела снизу вверх на маму: факел освещал ее лицо красновато-золотыми отсветами, она зажмурила глаза. Когда щелкнула калитка, собравшиеся отвернулись от бабушки и встали к ней спиной. Я сделала то же и скоро услышала тихие шаги пожирателя грехов — я почувствовала, как волосы на моей голове зашевелились от страха.

Было так тихо, что мне было слышно, как ломается хрустящий хлеб. Я слышала, как он глотал вино. Почему он ел, как голодное животное — так уж он изголодался по грехам, что ему хотелось быстрее их проглотить? Или ему хотелось поскорее закончить свою ужасную работу и уйти с этого места — от людей, которые стояли к нему спинами, боялись открыть глаза и встретить его злой взгляд?

После торопливой трапезы пожирателя грехов вновь нависла гробовая, зловещая тишина. Потом послышался его вздох и раздался голос: «Я отпускаю твои грехи и даю тебе покой, дорогая женщина, Горавен Форбес, чтобы тебе не бродить по этим полям, горам и дорогам. Ради твоего покоя я принимаю твои грехи на свою собственную душу».

Я ничего не смогла с собой поделать. Его голос был таким глубоким, мягким и полным сострадания, что я обернулась, и мое сердце сжалось. На мгновение наши глаза встретились — но я поспешила опять зажмуриться, чтоб избежать его странного и пугающего взгляда. С того дня, конечно, все изменилось, ведь прошло много времени.

Но с тех ничего не осталось прежним.

— Ничего плохого не будет, — сказал он мягко. Звук его тихих шагов исчез за воротами кладбища. Я посмотрела ему вслед, но тьма уже поглотила его.

Снова затрещали сверчки, где-то рядом заухала сова. Кто-о-о-о? Кто-о-о-о? Кто такой пожиратель грехов? Кто-о-о-о? Кто он такой? Кто-о-о-о?

Я услышала всеобщий громкий вздох — наверно, облегчения и благодарности за то, что все кончилось, и теперь бабушка будет покоиться в мире. Мама громко зарыдала, сильно вздрагивая, — так плачут от горя, когда нет утешения. Я знала, что она плакала не только по бабушке. Другие тоже плакали и грустно молились. Бабушку опустили в могилу, в место ее покоя. Близкие по очереди подходили и бросали в могилу веточки розмарина. Когда все было сделано и сказано, папа взял маму на руки и понес с кладбища.

Я задержалась на месте и смотрела, как двое мужчин бросали землю в могилу. Каждый стук падающих комьев земли отдавался холодным стуком внутри моего сердца. Один из мужчин оторвался от работы и посмотрел в мою сторону: «Иди, девочка. Иди в дом, куда все идут».

В воротах я оглянулась и посмотрела на другие могилы. Первым здесь нашел пристанище мой дед Ян Форбес, следом за ним, в четверг, его сын: он умер вскоре после того, как пожаловался на ужасные боли в животе. Потом, всего за одну неделю, от лихорадки умерли трое моих кузенов и тетя. А еще здесь был надгробный камень Элен.

На полпути домой я заметила в своих руках веточку розмарина, которую мне дала мама. Я забыла бросить ее в могилу. От моих ладоней маленькие серебристые листочки смялись, и теперь от веточки исходил аромат. Закрыв лицо ладонями, я вдохнула этот запах и заплакала. Так я стояла одна, в темноте, пока за мной не пришел Ивон. Он молча прижал меня к себе, и мы немного так постояли. Потом он сжал мою руку и сказал: «Мама о тебе беспокоилась».

Он хотел меня утешить, но я знала, что это ложь. Мы оба это знали.

Я стояла в дальнем углу крыльца, балансируя на краю. Облокотившись на невысокие перила, я положила голову на руки и слушала, как тетя Винни пела уэльский гимн, которому ее научила бабушка. Присоединились остальные. Папа и другие мужчины пили виски, не проявляя большого интереса к еде, которую заботливо приготовили женщины.

— Про что это он сказал: «Ничего плохого не будет»? — спросил кто-то.

— Может, хотел сказать, что Горавен Форбес не столько грехов сделала, сколько другие за такую долгую жизнь делают?