Полумертвые души. Соседи - Сергей Никшич

Они быстро распрощались, недоверчиво поглядывая друг на друга, и разошлись.

Тоскливец вдруг почувствовал, что замерзает, и чтобы не умереть, а умирать сейчас ему было совершенно невыгодно, потому что помолодевшая Клара, хотя они и были в разводе, но жила у него и, кроме того, у него в заначке было достаточно денег, чтобы не спеша тратить их на мелкие радости, такие как присыпанные маком бублики, утепленные стельки и вчерашние газеты (новость, она и есть новость, когда о ней не прочитай, – философски размышлял Тоскливец), бросился бежать, что ему было совершенно несвойственно, потому что он все делал медленно, чтобы не тратить понапрасну жизненную энергию и лишние деньги на еду. Когда он, запыхавшись и раскрасневшись, что с ним давненько уже не случалось, ворвался к себе домой, то оказалось, что Клара не одна – на кровати возле нее сидел здоровенный сосед и сосредоточенно обнимал ее за талию. Увидев Тоскливца, сосед насупился и превратился в крысу, правда, не двухметровую, а обыкновенную, куда-то юркнул и был таков, а Клара, как это водится у женщин, завизжала с перепугу и для самозащиты:

– Таскаешься по ночам черт знает где (это уж точно – подумал Тоскливец), а меня тут атакует прямо в собственном доме при запертых дверях…

Но тут ее благородный носик учуял нечто совершенно неудобоваримое.

– Ты что баттерфляем, придурок, в общественном нужнике плавал? А ну вон из дому, а то провоняешь его насквозь, невозможно спать будет, да одежду всю сними и зарой ее на огороде, может быть, хоть для удобрений сойдет… А я пока воды согрею.

Тоскливец затоскливел, но понимая, что Клара права, ретировался на огород и, оглядываясь по сторонам, разделся, надеясь в глубине души, что никто его не увидит. Но надеялся он зря, потому что Гапка совершала ночной променад, потому как бессонница совершенно ее доконала, и она решила продышаться свежим воздухом. Увидев, что ее бывший дружок разделся на собственном огороде догола, а затем зарыл одежду в землю, Гапка испуганно подумала: «Слава тебе Господи, что я у него не осталась, он, видать, до того дошел, что его овощи возбуждают! Ненормальный!». Впрочем, Гапка тут же припомнила, что ни одного по-настоящему нормального мужчины в своей жизни не встречала, и зря она по своей наивности не записывала все то, что они ей говорили, – книга получилась бы такая, что ее, Гапку, прославила бы на весь мир.

Голый Тоскливец тем временем побежал обратно в дом и был впущен, и Клара действительно нагрела ему воды, и ему удалось наконец отмыться, хотя он и израсходовал при этом такое количество шампуня, которого обычно хватало ему на год. Правда, мылся он под нескончаемый монолог, который отчасти был ему уже знаком, а отчасти содержал в себе некоторые признаки новизны: Тоскливец узнал про себя, что те черви, которые заводятся в общественных туалетах, – его родня, а дерьмо – его стихия, и пусть бы он там себе и плавал и не тревожил ее, Клару, которой ни одной ночи поспать спокойно не удается – то Тоскливец со всякими глупостями, то сосед у них завелся, и теперь она и ночью будет вынуждена держать ухо востро вместо того, чтобы расслабиться и отдыхать, потому что в темноте она может перепутать Тоскливца с соседом, и что тогда? Срам да и только. Тоскливец, однако, прислушивался к тому, что она говорила, не в большей степени, чем, скажем, к откровениям капель в шумном фонтане, и, сомлев от тепла, сладко заснул возле горячей, как печь, Клары, которая все рассказывала ему что-то, и ему даже стало казаться, что у нее отказала тормозная система, но наконец Клара выговорилась и в доме наступила благословенная тишина, которую нарушал только храп Тоскливца да возня соседа где-то в норе.

А для Головы это была странная ночь. Он искренне намеревался немного пообщаться в корчме с народом, а затем немедленно в машину и домой, но то ли бес попутал, то ли весенняя свежесть в еще по зимнему холодном воздухе вскружила ему голову, но он начисто позабыл о Галочке и вспоминал о ней только тогда, когда взгляд его натыкался на недоброжелательную обличность водителя, который по обыкновению спешил домой, но которому Галочка приказала следовать за Головой как тень, чтобы он по своему недомыслию опять не впутался в какую-нибудь историю. И Голова вместе с толпой, вывалившей из корчмы, наблюдал, как Тоскливец и Павлик борются за презренный металл, и что удивительно, впервые в жизни вид золота не вызвал у него предательской дрожи в руках. А когда Тоскливец и Павлик, исполняя зубами от холода что-то вроде чечетки, вылезли на берег и всем сразу стало понятно, что именно желтело посредине озера, Голова от скуки взглянул на небо и увидел, что ехидная луна расплылась в презрительной усмешке, а затем, почувствовав, что на нее смотрят, сделала вид, что все эти глупости ей совершенно безразличны, и поплыла дальше по бесконечному небу, словно ей и дела не было до Горенки и ее сумасшедших жителей. А на сердце у Головы была печаль: жизнь была растрачена впустую, и если бы не Галочка, то, скажем прямо, оказался бы он на старости лет один-одинешенек.

– Ну ладно, поехали уже, а? – в сотый раз предложил водитель, но Голова вдруг решил, что ему нужно обязательно зайти к Гапке, потому что он забыл там свой самый любимый галстук.

– К Гапке зайдем, – ответил он, – я у нее галстук забыл, а потом сразу в машину и тю-тю.

К счастью, ключ от бывшего дома у Головы был с собой, и он бесшумно открыл дверь в надежде, что Гапка спит и он тихонько возьмет из шкафа полюбившийся ему галстук и уйдет, но оказалось, что на любимой его оттоманке сидит белоснежная валькирия и втирает себе во все места какой-то пахучий крем.

«Не могут смертные женщины быть такими красивыми», – Голова сразу сообразил, что это чертовка расставила ему западню, чтобы опять наградить его какой-нибудь дрянью.

– Прочь, нечистая сила! – вскричал Голова.

Но блондинка при виде Головы попыталась прикрыть одной рукой груди, что ей плохо удалось из-за их крайне соблазнительных, развесистых округлостей, а второй – срам и делала вид, что слабо соображает про что, собственно, орет этот солидный мужчина в синем плаще и даже при галстуке, который ворвался в этот казавшейся тихим и надежным уголок.

– Я сказал – прочь, нечистая сила! – упорствовал Голова, но опешившая красавица делала вид, что от изумления лишилась дара речи, и только хлопала длиннющими ресницами.

– Ах, ты так! – Голова припомнил, сколько мучений ему доставили ненавистные рога, и принялся снимать с брюк ремень, чтобы эту погань исхлестать, а при возможности даже убить, но девушка совсем не так истолковала его телодвижения и, подскочив к Голове, ударила его своей хорошенькой ножкой снизу вверх прямо пониже паха, и боль расплавленной иглой пронзила его позвоночник и, ворвавшись в черепную коробку, взорвалась там оглушительной гранатой. Голова схватился за виски, не собираясь сдаваться.

– Ничего, ничего я тебе сейчас все объясню, – говоря так, он перекрестил девушку в надежде, что та исчезнет и от нее не останется ничего, кроме запаха серы, а наша прелестница тем временем подскочила к столу, сорвала с него клетчатую скатерть и обмотала ее вокруг себя, но Голова воспользовался тем, что она повернулась к нему спиной, и, припоминая рога, влепил ей несколько раз ремнем.