Адская ширма - И. Дж. Паркер

— Следуйте за мной, господин, и я провожу вас в ваше жилище, — прошептал он.

Акитада встал с чувством облегчения оттого, что визит окончен, но настоятель вдруг молвил:

— Покажи ему адскую ширму!

Монах кивнул и пошел к выходу. Акитада последовал за ним, раздраженный необходимостью любоваться какими-то там художествами вместо того, чтобы отдыхать.

Близящийся вечер и пасмурное небо скрадывали последний свет. Они долго пробирались темными пустынными коридорами, которые время от времени сменялись крытыми галереями. Акитада успевал заметить усыпанные камешками дворики и услышать шум дождя, прежде чем окунуться в безмолвный мрак очередного перехода.

Окончательно потеряв способность ориентироваться, Акитада уныло следовал за монахом, когда, завернув в который раз за угол, буквально столкнулся лицом к лицу с каким-то поистине чудовищным существом. Его выпученные глаза горели ярким огнем, слюнявый рот в страшном оскале обнажал острые клыки. Увидев занесенное у себя над головой оружие, Акитада попятился и схватился за меч. Тогда-то он и разглядел полностью статую духа-хранителя в богато украшенных доспехах и с угрожающе занесенным пылающим мечом в руке. В мерцающем свете масляной лампы эта мастерски выполненная резная фигура словно оживала на глазах.

За спиной у деревянного чудовища на полках, подставках и столиках теснились самые разные предметы буддийского культа — позолоченные бронзовые колокольчики, ритуальные камни, жезлы и колеса судьбы, многочисленные гонги и таблички всех размеров.

— Темнеет, — сказал Акитаде проводник и, взяв с полки бронзовый фонарь, зажег его от масляной лампы.

Они продолжили путь. Пламя мерцало при ходьбе, отбрасывая на стены и потолок гигантские тени парящих птиц и шевелящихся ветвей, изображенных на фонаре. Колонны и столбы в его свете на глазах преображались в качающиеся стволы деревьев, и постепенно Акитаде начало казаться, что он попал в какой-то другой мир. От усталости и чувства потерянности в пространстве он то и дело спотыкался. Утомительное путешествие по горам и этот странный монастырь окончательно выбили его из колеи. Пытаясь стряхнуть с себя ощущение кошмара, он вдруг вспомнил о своей лошади, оставшейся мокнуть под дождем за воротами.

— Вашу лошадь, господин, отвели в конюшню, — сказал проводник.

Акитада в изумлении уставился на старого монаха. Неужто он разговаривал вслух? Или этот человек умеет читать мысли? И как долго еще он должен плестись за этими шлепающими пятками?

— Мы почти пришли. — Проводник открыл очередную дверь.

Они вошли в огромный пустынный зал. Одну стену полностью закрывали темные занавеси, в воздухе стоял какой-то странный смолистый запах. Монах взялся за веревку, чтобы поднять занавеси. Взгляду Акитады предстала створка ширмы, и он, вскрикнув, отшатнулся.

В свете фонаря перед ним открылась поистине ужасающая картина. Дитя — мальчик лет пяти-шести — с искаженным мукой лицом сидел, подняв кверху окровавленные обрубки рук.

Монах поспешил успокоить Акитаду:

— Выглядит будто живой, но это лишь картина, господин. Та самая адская ширма, которую велел показать вам его преподобие. Он очень гордится ею. Она еще не закончена, но получится, как нам кажется, поистине прекрасной. Над ней работает Ноами. Это очень благочестивый и кропотливый художник. Он трудится над ширмой уже целый год.

Акитада кивнул.

Монах поднял повыше фонарь, чтобы осветить другую створку ширмы.

— Здесь изображен ад рубящих клинков. Его отчетливее видно при дневном свете или когда в зале горит множество свечей.

Акитада искренне надеялся, что это не так. Хотя роспись изображала людей не в полную величину, достоверность и натурализм деталей вызывали у зрителя болезненное ощущение. Представшие его взору ужасы поражали даже при скудном свете единственного фонаря. Впрочем, такие ширмы с картинами ада были вполне обычными предметами интерьера в буддийских храмах, они напоминали людям о неизбежном наказании за грешную жизнь. Но это… это было не сравнимо ни с чем. Нагие мужчины и женщины, корчась и извиваясь, пытались вырваться из цепких лап черных демонов, их израненные мечами, копьями и секирами тела истекали кровью. Искалеченный младенец оказался лишь одной из многих жертв. Рядом с ним его мать, насквозь пронзенную острой секирой, добивал чернокрылый демон, из перерезанного горла несчастной фонтаном била кровь. Другие демоны лезвиями ножей полосовали лицо юной прелестницы, а ее красавец любовник, лишившийся обеих ног, беспомощно полз по земле, оставляя за собой кровавый след.

— Выглядит убедительно, не правда ли? — с гордостью спросил монах. — Вы только взгляните на адское пламя. От него бросает в жар, даже когда просто смотришь.

Это была сущая правда. Красные, оранжевые и желтые языки пламени занимали большую часть пространства картины, среди них корчились в муках человеческие тела. Кожа на них пузырилась и лопалась, выпученные от боли глаза и раскрытые рты исторгали страдание. Темнокожие косматые демоны, вооруженные горящими факелами, гнали упирающихся обнаженных грешников в полыхающее пекло или швыряли их в поток раскаленной лавы.

Акитада внутренне содрогнулся. Что же это за вера, так превозносящая человеческие муки? И в каком, интересно, мозгу могли родиться столь чудовищные сцены ужаса и страданий?

— Ноами работает здесь без устали день и ночь, только иногда уходит домой приготовить наброски для следующей сцены, — пояснил монах. — Я уже видел кое-что из этих заготовок. Теперь он возьмется за суд над мертвыми. Властитель царства смерти Эмма будет изображен вот здесь, посередине, в окружении слуг, а вот здесь, на коленях, будет стоять новопреставленная душа и вокруг нее демоны, готовые по приговору повелителя отправить ее в пекло или в ледяной ад. Его место пока пустует. Ноами говорит, что сможет приступить к нему только с наступлением зимы.

Акитада с недоумением заморгал.

— С наступлением зимы?

— Да, Ноами всегда пишет с натуры. Я сам видел, как он разжигал во дворе костер, чтобы нарисовать этот вот дым.

Из уважения к проводнику Акитада посмотрел на иссиня-черные клубы дыма, поднимавшиеся над языками адского пламени. Они выглядели совсем как настоящие, ему даже казалось, он чувствует их удушливый чад.

— Пойдем, — сказал он. — Я устал. Монах снова задернул занавеску.

— Да в общем-то больше смотреть не на что, — изрек он.

Они вышли из зала и направились по коридору. Повернув за угол, монах отворил какую-то дверь.

— Вот мы и пришли. Эти комнаты мы держим для важных гостей. Здесь куда как тише и спокойнее, чем на общем постоялом дворе. Особенно сегодня — ведь у нас остановились странствующие актеры. Они выступали здесь с танцами бугаку[3]и завтра с утра продолжат путь. Боюсь, сегодня у них будет шумно. У нас в монастыре, конечно, не разрешено бражничать, но ведь этот народец отродясь не чтил правил. — Он подошел к стоящей в углу на подставке лампе, чтобы зажечь ее.