Греховная невинность - Джулия Энн Лонг

– …не хочу привлекать к себе внимание, Хенни, а ты знаешь…

– Вам понравился мед, преподобный? – Миссис Кранборн проскользнула на место миссис Снит и, лучезарно улыбаясь, обращалась к Адаму.

– Мед… ах да, еще раз благодарю вас за щедрый дар, вы очень добры.

Пастору вечно преподносили банки с медом, вареньем, яблочным джемом и всевозможными целебными мазями. Адам подозревал, что подобным способом ему намекали, насколько приятнее стала бы его жизнь, решись он вручить бразды правления женщине. Однако преподобный, по выражению его тетушки Изольды Эверси, оставался «опасно неженатым». Впрочем, чувства тетушки можно было понять, учитывая, сколько хлопот и волнений доставили ей в свое время сыновья, Колин и Йен. Самого же Адама вполне устраивало положение холостяка. Правда, на смену кошмару, в котором он видел себя голым у алтаря, пришел другой, где он плыл по дому священника, утопая по шею в черничном варенье, и, добравшись наконец до выхода, обнаруживал, что дверь наглухо зашита разноцветными нитками, а посередине аккуратными стежками выведена надпись: «Благослови Господь наш дом».

К его удивлению, маленькая дама и «медведица» подошли ближе.

Миссис Кранборн бросила взгляд на огромную женщину в темном саржевом платье, вздрогнула и невольно попятилась, изумленно округлив глаза.

Адам впервые внимательно посмотрел на леди, которой наскучила его проповедь. Ее внешность поражала обилием ярких цветовых контрастов: черные локоны на висках оттеняли белый алебастр щек, а ярко-зеленые глаза сияли, как два изумруда, под дымчатой вуалью, свисавшей со шляпки. Элегантная накидка лежала изящными волнами и соблазнительно колыхалась при каждом движении. Лишь самые лучшие портнихи способны достигнуть подобного совершенства – уж это-то Адам знал. Стоявшая перед ним женщина казалась нереальной, словно сошедшей со страниц книги. Определенно, ее можно было назвать красавицей. Но Адама привлекала красота иного рода. Ему нравились женщины земные, простые и бесхитростные, вроде Дженни, дочери леди Фенимор, чьи непослушные волосы не могли удержать никакие шпильки. А эта особа казалась замкнутой, накрепко запечатанной и сияющей глянцем, точно банка с вареньем.

– Надеюсь, преподобный, вы не сочтете мой поступок неподобающим, поскольку нас должным образом не представили друг другу. Я лишь хотела поблагодарить вас за проповедь. – Взгляд, которым она одарила свою компаньонку-гренадершу, явственно говорил: «Ну что, довольна?», словно она произнесла это тоже вслух. – Я графиня Уэррен, а это моя камеристка, Хенриетта Лафонтен.

Графиня Уэррен… имя женщины отозвалось эхом в мозгу Адама. Какое-то смутное воспоминание царапнуло память. Определенно, он что-то слышал о ней. Внешность дамы говорила сама за себя, поэтому его не удивил ни ее титул, ни столичный выговор – чеканные согласные и ленивые, протяжные гласные звуки. Эту разновидность языка Адам называл про себя лондонским ироничным диалектом. Казалось, ничто, ничто в целом мире не способно вызвать у леди Уэррен интерес, поэтому она смотрит на всех равнодушным, насмешливо-снисходительным взглядом.

Однако Адама озадачило, что графиня представила ему свою горничную. Перед словом «камеристка» она сделала едва заметную паузу, словно не могла решить, как же назвать великаншу.

Он учтиво поклонился.

– Рад знакомству с вами, леди Уэррен. Мое имя – преподобный Адам Силвейн. Очень любезно с вашей стороны, что пришли на службу.

Хенриетта почтительно присела в реверансе.

– Ваша проповедь – прямо бальзам на душу, преподобный.

Горничная буравила Адама пронзительным взглядом. Ее маленькие блестящие глазки напоминали черные ягоды смородины, запеченные в сдобном тесте.

– Да, можно сказать, она успокаивает, как колыбельная, – улыбнулся пастор.

Леди Уэррен замерла. На одно краткое мгновение она прищурилась. Большинство не заметило бы этого.

Но Адам заметил.

В следующий миг слабая рассеянная улыбка скользнула по ее лицу, так улыбнулась бы королева крестьянскому ребенку, протянувшему ей маргаритку.

– Еще раз благодарю вас, преподобный, и до свидания. Идем, Хенни.

– До свидания, – вежливо отозвался пастор и, пряча кривую усмешку, отвесил изящный поклон.

Он подозревал, что церковь утратила прелесть новизны в глазах графини. Едва ли капризная дама появится здесь вновь.

Уходя, Хенриетта подмигнула ему.

Ева уселась в карету и хмуро заключила: должно быть, душа ее и вправду так безнадежно черна, что неподвластна ни исцелению, ни духовному обновлению. Во всяком случае, она стойко сопротивлялась проповедям. Заснуть в церкви! Скверное начало жизни в изгнании… то есть новой жизни в Суссексе.

А священник настоящий наглец. Еще и дерзить вздумал, упомянув о колыбельной.

– Вы храпели, – заявила Хенни тоном обвинителя.

– Вот еще глупости, ничего подобного, – вяло возразила Ева.

– Тихонько, и все же храпели, – настояла Хенни и принялась рассуждать об ужине, но Ева слушала вполуха: – Думаю, холодный ростбиф подойдет, а разве вы не просили миссис Уилберфорс купить сыр?

Ева наняла миссис Уилберфорс, чтобы вести хозяйство в доме, но прислугой командовала Хенни, которая давно вышла за рамки полномочий простой служанки. Обладая множеством незаурядных способностей, она выступала в самых разнообразных амплуа, меняя роли столь же часто, как некогда ее хозяйка. Она с равным успехом представала в образе горничной, экономки, камеристки, советчицы и наставницы, бузотерки и задиры, служила костюмершей в театре «Зеленое яблоко» (где Ева с ней и познакомилась), отпугивала докучливых поклонников, а также бегала в аптеку среди ночи. Ссылку в Пеннироял-Грин она рассматривала как своего рода епитимью. Много лет назад, когда у Хенни не было ни пенса за душой, Ева спасла ее от голодной смерти, взяв к себе костюмершей. Хенриетта последовала бы за хозяйкой на край света. Однако она оставляла за собой право жаловаться и брюзжать.

Внезапно экипаж резко накренился и замер. Пассажирок бросило вперед, так что они едва не столкнулись головами.

Карета покачнулась – кучер слез с козел. Открыв дверцу, Ева выглянула наружу в ту самую минуту, когда возница собирался заглянуть внутрь.

Оба отшатнулись друг от друга.

– Прошу прощения, миледи, но, похоже, с одной из лошадей что-то неладно. Вся упряжка встала – и ни с места. Дайте мне минутку. Вы уж извините, надо разобраться, в чем причина.

«Итак, моя жизнь продолжает рушиться», – горько усмехнулась про себя Ева.

– Конечно. Я бы, пожалуй, вышла ненадолго…

Ей вдруг захотелось глотнуть свежего воздуха. Сменив тесную маленькую церквушку на закрытую карету, она еще острее почувствовала, что ее жизненное пространство съежилось до размеров тюремной камеры.

Кучер помог ей сойти с подножки. Ева ступила на дорогу, окаймленную ежиком низкой травы и зеленью, еще не побитой морозами.