Тайная история капитализма. Почему мы бедные, несчастные и больные - Ха-Джун Чанг

XIX века были против демократии, потому что они считали, что она не совместима со свободным рынком[261]. Они утверждали, что демократия позволит бедным проводить политику, которая будет эксплуатировать богатое меньшинство (к примеру, прогрессивная шкала подоходного налога, национализация частной собственности), тем самым уничтожая стимулы к накоплению богатства.

Под влиянием таких взглядов все сегодняшние богатые страны первоначально наделяли правом голоса только тех, кто обладал определённым количеством имущества или зарабатывал достаточно, чтобы платить свыше определённой суммы налога. Некоторые из этих стран имели ценз грамотности или даже достижений в учёбе (к примеру, в некоторых германских государствах университетский диплом давал дополнительный голос), что, конечно, всё равно было тесно связано с экономическим статусом людей, да и применялись они обычно в совокупности с критерием имущества/подоходного налога. Так в Англии, якобы колыбели современной демократии, даже после знаменитого «Закона о Реформе» 1832 года (1832 Reform Act), правом голоса обладали только 18 % мужчин[262]. Во Франции, до введения всеобщего избирательного права мужчин в 1848 года (впервые в мире), только 2 % мужского населения могли голосовать по причинам ограничений по возрасту (нужно было быть старше 30 лет), а самое главное, по уплачиваемым налогам[263]. В Италии, даже после снижения в 1882 году возрастной планки до 21 года, могли голосовать только около 2 миллионов мужчин (эквивалентно примерно 15 % мужского населения) по причинам ценза грамотности и суммы уплачиваемых налогов[264]. Экономический барьер для права голосовать был [как это ни забавно] оборотной стороной лозунга американских колонистов, [направленного] против британцев: «никаких налогов без представительства» [в Парламенте] – который также превратился в: «никакого представительства без налогов».

Указывая на противоречия между демократией и рынком, я не утверждаю, что от рыночной логики нужно отказаться совсем. При коммунизме полный отказ от принципа «один доллар, один голос» не только породил экономическую неэффективность, но и расплодил неравенство, основанное на других критериях – политической власти, личных связях или идеологическом статусе. Также следует помнить, что деньги могут быть великим уравнителем. Они могут действовать как мощный растворитель нежелательных предрассудков против людей, принадлежащих определённым расам, социальным кастам или группам определённых занятий. Намного легче заставить людей относится к членам дискриминируемой группы лучше, если у последних есть деньги (то есть, они являются потенциальными клиентами или инвесторами). Тот факт, что даже открыто расистский режим апартеида в ЮАР придал японцам статус «почётных белых» является мощным свидетельством «освобождающей» силе рынка.

Но какой бы положительной ни была логика рынка в определённых аспектах, мы не должны, и не можем строить общество исключительно на принципе «один доллар, один голос». Предоставить всё [воле] рыночных [сил] приведёт к тому, что богатые смогут реализовывать все свои желания, вплоть до самых легкомысленных [прихотей], в то время как бедные не смогут даже выжить – точно также, как [сегодняшний] мир тратит в двадцать раз больше средств на разработку средств для похудения, чем на разработку средств от малярии, которая в развивающихся странах уносит более миллиона жизней и оставляет многие миллионы инвалидами каждый год. Кроме того, есть некоторые вещи, которые просто нельзя покупать и продавать, даже во имя здорового рынка. Судебные решения, государственные посты, учёные степени и некоторые профессиональные квалификации (юристы, врачи, учителя, инструкторы по вождению) – примеры тому. Если эти вещи можно будет купить, то возникнут серьёзные проблемы не просто с легитимностью и правопорядком такого общества, но также и с экономической эффективностью: неграмотные врачи или неквалифицированные учителя могут снизит качество рабочей силы; купленные судебные решения подорвут действенность контрактного права.

И демократия, и рынок являются базовыми компонентами [всякого] приличного общества. Но они противоречат друг другу на [самом] фундаментальном уровне. Нам нужно уравновешивать их. Когда мы присовокупим [к этому заключению] тот факт, что свободный рынок плохо помогает экономическому развитию (о чём я говорил на протяжении всей этой книги), то [становится весьма] проблематичным утверждение, что существует действенный круг [взаимообусловленности], связывающий демократию, свободный рынок и экономическое развитие, вопреки тому, что утверждают Недобрые Самаритяне.

Когда демократы подрывают демократию

Политика свободного рынка, продвигаемая Недобрыми Самаритянами, открыла воздействию рыночного правила «один доллар, один голос» [гораздо большие, чем прежде] сферы нашей жизни. Поскольку существует естественный конфликт между свободным рынком и демократией, то это означает, что такая политика ограничивает демократию, даже если к этому специально не стремились. Но это ещё не всё. Недобрые Самаритяне рекомендовали политику, которая активно стремится подорвать демократию в развивающихся странах (хотя они не формулируют её в таких выражениях).

Их аргументация начинается довольно разумно. Неолиберальных экономистов волнует, что [сфера] политики открывает возможность для искажения рациональности рынка: неэффективные фирмы или фермеры могут убедить парламентариев ввести тарифы и субсидии, возлагая издержки [такого шага] на всё общество, которое должно будет покупать дорогую отечественную продукцию; популистские политики могут оказать давление на центральный банк, чтобы тот «напечатал денег» перед избирательной кампанией, что вызовет инфляцию и нанесёт ущерб народу в долгосрочной перспективе. Пока что всё нормально.

Решение этой проблемы, которое выдвигают неолибералы, – это «деполитизировать» экономику. Они утверждают, что сфера деятельности правительства [государства] должна быть сокращена – при помощи приватизации и либерализации – до минимального уровня. В тех немногих сферах, где ему всё ещё будет позволено функционировать, возможность действий по своему усмотрению должна быть минимизирована. Они утверждают, что такие ограничения особенно нужны в развивающихся странах, потому что их руководство менее компетентно и более коррумпировано. Такие ограничения могут быть обеспечены жёсткими правилами, которые сокращали бы свободу выбора правительства, к примеру законом, который требует сведения бюджета, или созданием политически независимых руководящих органов – независимого центрального банка, независимых регулирующих органов и даже независимого налогового органа (известного как «Автономная налоговая администрация» – «Аutonomous revenue authority» или ARA, и испытанного на Уганде и Перу[265]). Считается, что развивающимся странам особенно важно подписать международные соглашения, к примеру соглашения ВТО, двусторонние/региональные соглашения о свободной торговле или об инвестициях, потому что их руководство менее ответственно, и следовательно, имеет больше шансов сбиться с праведного пути неолиберальной политики.

Первая проблема с этим тезисом «деполитизации» – это допущение, что мы чётко знаем, где должна заканчиваться экономика и начинаться политика. Но это невозможно, потому что рынки – вотчина экономики – сами являются политическими конструктами. Рынки являются политическими конструктами, поскольку все права собственности и прочие права, являющиеся их основой имеют политическое происхождение. И политическое происхождение экономических прав можно увидеть в том факте, что многие из них, считающиеся сегодня естественными, в прошлом горячо оспаривались – в числе прочих к примерам относятся: право владеть идеями (не признаваемое многими до введения прав интеллектуальной собственности в XIX в.) и право не быть обязанным работать в юном возрасте (в котором отказывали многим детям из бедных семей)[266]. В те времена, когда эти права были всё ещё политически спорными, не было недостатка в «экономических» аргументах доказывавших, почему их признание было несовместимо со свободным рынком[267]. С учётом этого, когда неолибералы предлагают «деполитизацию» экономики, они предполагают, что именно та конкретная пограничная линия между политикой и экономикой, которую они хотят провести, является верной. Это безосновательно.

В этой главе для нас важно, что настаивая на «деполитизации» экономики, Недобрые Самаритяне подрывают демократию. Деполитизация политических решений при демократической форме правления – будем говорить без обиняков – ослабляет демократию. Если все по-настоящему важные решения забрать у демократически избранного правительства и передать в руки [никем] не избранных технократов в «политически независимых» органах, то тогда какой смысл иметь демократию? Другими словами, демократия приемлема для неолибералов только до тех пор, пока она не противоречит свободному рынку; вот почему некоторые из них не видят противоречия между поддержкой диктатуры Пиночета и восхвалениями демократии. Попросту говоря, они хотят демократии, только если она почти совершенно