Возлюбленная - Тони Моррисон

Гарнер считал, что их мнение заслуживает внимания, а чувства вполне серьезны. И то, что он, белый, прислушивался к мнению своих рабов, нисколько не умаляло ни его авторитета, ни его власти. А вот учитель учил их как раз обратному. И его истина высилась над ними и махала уродливыми руками, точно пугало во ржи: они считались мужчинами только на территории Милого Дома. Один шаг в сторону, и они тут же превращались в преступников, нарушивших законы рода человеческого. В сторожевых псов с вырванными клыками; в кастрированных бычков, да еще и безрогих; в жалких рабочих коняг, чье радостное или сердитое ржание нельзя было перевести на язык нормальных людей. Сила Поля Ди тогда покоилась на понимании того, что учитель не прав. Теперь же он стал в этом сомневаться: ведь был Альфред в штате Джорджия, был Делавэр, и Сиксо тоже был в его жизни, но он все еще сомневался. Если учитель прав, тогда понятно, почему он, Поль Ди, превратился в жалкую тряпичную куклу, которую то подбирала, то снова бросала где угодно и когда угодно девушка, которая по возрасту годилась ему в дочери. И он совокуплялся с ней, хотя твердо знал, что этого не хочет. Стоило ей повернуться к нему спиной и задрать свои юбки, как воспоминания о телках, забавах его юности (неужели в этом все дело?), повергали его решимость в прах. Но не только любовные утехи с ней унижали его и заставляли думать, что тот учитель, возможно, был прав. Больше всего его унижало то, что она швыряет его, как куклу, вертит им как хочет, и он ничего не может с этим поделать. Не может – и все. Не может вечерами подняться по светящимся ступеням; не может ночевать на кухне, или в гостиной, или хотя бы в теплой кладовой. Он, конечно, пробовал. Задерживал дыхание, как тогда, когда тонул в жидкой грязи. Усмирял свое сердце, как тогда, когда его била немыслимая дрожь. Но сейчас было куда хуже, чем тогда. Это определенно было хуже биения крови, бурлящих водоворотов, которые он успокаивал с помощью тяжелой кувалды. Здесь, в доме номер 124, когда после ужина он вставал из-за стола и поворачивался к лестнице, сперва возникала тошнота, потом непереносимое отвращение. Это у него-то! У него, кто спокойно ел еще теплое сырое мясо; кто под сливовым деревом в цвету вгрызался в грудь голубя, хотя сердце птички еще билось! Потому что он был мужчиной, а мужчина может все, если захочет: может затаиться на шесть часов в сухом колодце до наступления темноты; может драться голыми руками с енотом и победить; может смотреть, как другого мужчину, которого он любил больше собственных братьев, поджаривают на медленном огне, и при этом не проронить ни единой слезинки, чтобы мучители поняли наконец, что такое мужчина. И он, тот мужчина, пешком преодолевший расстояние из Альфреда в штате Джорджия до Делавэра, не способен теперь ни уйти, ни остаться там, где ему хочется, – в доме номер 124. Срам!

Итак, Поль Ди оказался не властен над собственным передвижением в пространстве, но надеялся, что говорить еще может, и решил попробовать прорываться этим путем. Он непременно должен был рассказать Сэти о событиях трех последних недель – подкараулить ее, когда она будет возвращаться с работы из той пивной, которую гордо величает рестораном, и все ей рассказать.

Зимний день больше походил на вечерние сумерки, когда Поль Ди ждал Сэти на аллейке за рестораном Сойера. Готовясь к рассказу и представляя себе ее лицо, он позволял словам пока собираться в голове произвольными группками, и они резвились там, точно дети, прежде чем им велят построиться и поведут дальше.

– Ну, понимаешь ли, это невозможно… человек не может… Дело в том… нет, ты послушай, дело в том, что старый Гарнер действительно… я ведь что хочу сказать… это не какая-то там слабость, с которой мне не справиться… нет, что-то со мной происходит… эта девчонка такое со мной делает… я понимаю: ты считаешь, что я всегда ее ненавидел… но ведь она такое со мной делает… Она мной управляет, Сэти! Она меня по рукам и ногам связала, и я не могу вырваться…

Как это взрослого мужчину девчонка связала по рукам и ногам? А что, если это вовсе и не девчонка, а кто-то неведомый в ее обличье? Кто-то низкий, бесчестный, а выглядит как милая молодая девушка, и не в том дело, что он с нею спит; дело в том, что в доме номер 124 он не властен находиться там, где хочет, а самое главное – он теряет Сэти. Видимо, он недостаточно сильный мужчина, чтобы вырваться, и ему необходима ее, Сэти, помощь; она должна помочь ему, должна узнать обо всем. Ему было бесконечно стыдно просить о помощи женщину, которую он хотел уберечь от горя, защитить. Господи! Черт бы все это побрал совсем!

Поль Ди подышал в замерзшие ладони. Ветер дул вдоль аллейки с такой силой, что шерсть на четырех дворовых собаках, ожидавших объедков у дверей кухни, встала дыбом. Поль Ди посмотрел на собак. Собаки посмотрели на него. Наконец дверь кухни открылась, и оттуда вышла Сэти, обхватив рукой огромную сковороду с объедками. Увидев Поля Ди, она удивленно и радостно воскликнула и улыбнулась.

Он улыбнулся ей в ответ, но не был уверен, что улыбка получилась, – лицо так замерзло, что он его совершенно не чувствовал.

– Ну, парень, ты даешь! Да я себя просто барышней чувствую, которую ты после работы проводить пришел. Так за мной еще никто не ухаживал. Ты смотри, осторожней, не то я еще привыкну да избалуюсь. – Сэти быстро бросила самые большие кости, чтобы собаки поняли, что еды достаточно на всех, и не дрались. Потом вывалила дымящуюся требуху, головы и прочие отходы – то, что не могли использовать в ресторане, а сама она не хотела брать с собой.

– Сейчас, только сковороду сполосну, – сказала Сэти, – и все, сразу приду.

Он кивнул, и она вернулась на кухню.

Собаки молча ели, и Поль Ди подумал, что они-то по крайней мере получили то, за чем пришли, и если уж для собак у нее доброты хватает…

Сэти повязала голову коричневым шерстяным платком и низко надвинула его на лоб из-за пронзительного холодного ветра.

– Ты что, работу так рано кончил или случилось что?

– Ушел пораньше. Обдумать кое-что надо.

– Что-нибудь важное?

– Да вроде бы, – сказал он и облизнул губы.

– Надеюсь, увольнений у вас не будет?

– Нет, что ты. Работы у них полно. Я просто… – Да?

– Сэти, тебе, наверно, не понравится то, что я сейчас скажу.

Она остановилась и повернулась к нему – и к этому проклятому ветру – лицом. Другая женщина по крайней мере прищурилась бы, зажмурилась, стала вытирать слезы, выступившие на глазах, стоя лицом к такому ветру. Но не Сэти. Другая женщина, возможно, посмотрела бы на него с сочувствием, с мольбой, с гневом наконец, потому что его слова прозвучали как «Прощай, я ухожу».

Но Сэти смотрела на него совершенно спокойно и молчала, уже готовая понять и простить – простить любого человека, раз он попал в беду или нуждается в чем-то. Уже соглашаясь и словно говоря: да ладно, все в порядке – заранее, потому что она никому из них не верила. Рано или поздно это должно было случиться. Они не виноваты. Никто ни в чем не виноват.

Он догадывался, о чем она думает, и, хотя она явно была не права, – он вовсе не собирался оставлять ее, ни за что на свете! – все равно то, что он собирался сказать ей, могло для нее стать куда хуже любых прощальных слов. И, увидев, как гаснет ожидание в ее глазах, увидев это печальное, но не обвиняющее лицо, он не смог выговорить то, что собирался. Не смог прямо заявить женщине, которая не щурится на ветру: «Я не мужчина».