Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Оттович Эльснер

овечки, не знающие, куда вам идти, ибо для спасения вашего послан вам пастух — я…

Он снова поднял руку над головой и как бы застыл на минуту, но толпа теперь благоговейно молчала, боясь проронить и слово из уст его.

— Солнцесияющий мне так повелел: «Паси овец моих, и приказываю тебе их всех протолкнуть в рай. Непокорливы овцы, буянят, и вот для спасения их моя рука простерлась, и в ней острый меч, бери его. Бичевать надо непокорливых и кровью поливать дорогу в мой рай». — «Солнцесияющий, — воскликнул я в трепете, — мягкое сердце у меня и слезы текут из очей, когда вижу бичевание. Нельзя мне посекать непокорливых». Грозно взглянул на меня Лай-Лай-Обдулай и так возгласил: «Пророк, что ты пререкаешься со мной, богом, когда я одними молниями из очей моих могу спалить все живое. Вот мое слово: блюди овец моих, чтоб протиснуть их в рай, и не жалей бичевать… Дед — власть над отцом, отец — над сыном, внук под лозой последнего войдет в рай… Все — дети Лай-Лай-Обдулая, а учение — сечение». Так мне сказал солнцесверкающий и рассеялся. Человеки милые, друзья, знаю я, что и у вас сердце мягкое… как мое… и из ваших очей слезы текут, как у меня, когда видите биение, так!.. Бедные люди мы! И в рай не можем протиснуть овечек своих, ибо биение нас ужасает, а без оного непокорливы овцы и ада достойны, да! Что же нам делать? Вот что делать нам с сердцем своим мягким, думаю: ваши дети вопят от биения, а вы, чтоб заглушить боль, пейте вино; ваш сын стонет, а вы, совершая биение, для души спасения, пойте веселые песни; ваш внук вопит, изгибаясь под бичом, а вы пляшите вокруг Лай-Лай-Обдулая с веселым лицом. Поступая так, вы и близкого вашего протиснете в рай, и бога умилите вашей веселостью, и начальников порадуете, и все это будет умно и хорошо, так! Дайте же мне вина крепкого из дальней холодной страны и овечкам моим тоже разнесите…

Он сделал знак рукой, и откуда-то из-за дерева появились дети, которых никто никогда не видел в Зеленом Раю, с красными шапочками на голове и с большими кувшинами в руках.

Поднося кубок к устам, Парамон возгласил:

— Да сделается крепким мое сердце для биения и вида крови, и да сделаются ноги легкими для пляски…

И он выпил.

Зашумела толпа, когда дети, протискиваясь сквозь густые ряды людей, начали подносить вино — сначала женщинам, а потом и их мужьям. Это не был шум мятежа, или ропот негодования, или что-либо подобное. Это перешептывание людей между собой было обменом общего изумления перед тем, что им пришлось слышать из уст «пророка». Парамон слишком поражал их воображение, чтобы они могли бороться с его влиянием на них, совершенно спутывал их мысли и одновременно с этим пугал и ужасал. Зрелище, которое им приходилось созерцать, было отвратительным для всех, но слова «пророка» звучали такой силой и уверенностью и они были так поразительны, что их воля была сразу сломана, а их прежние мысли и верования рассеялись и разбились, как стая маленьких птичек, среди которых появился бы орел.

— Братец, миленький, — заговорил снова Парамон, поворачиваясь к Василию, — вот как ошибается мягкое сердце мое — да, на твоем же камне сам чудотворец начертал: крепость и мощь. Теперь и сам говорю тебе: совершать биение можешь, ибо и солнцесверкающий, глядя на оное, веселится…

Василий радостно осклабился, показывая зубы и самодовольно закидывая голову, а два палача с довольным смехом снова подняли кверху розги.

— Го-го-го! — вырвалось восклицание из широко раскрывшегося рта Герасима-Волка и, видимо наслаждаясь, он потряс розгами над окровавленным телом жертвы.

— Ах-ах! — воскликнула Груня, забившись в своих веревках, как раненый голубь в сетях.

Сусанна, стоявшая до этого времени неподвижно перед толпой с выражением вдохновения на лице, при этом восклицании Груни вздрогнула и начала смотреть на нее. «Пророчица», с измученным бледным лицом, по которому перебегала конвульсивная дрожь, страдальческими глазами смотрела на небо и вдруг неожиданно что-то запела, как бы призывая Бога на помощь, но слабеньким, надтреснутым голоском…

Сусанна смотрела, с каждым мигом все более бледнея, и вдруг из широко раскрывшихся глаз ее хлынули слезы, и, рыдая, она начала вздрагивать с головы до ног.

Парамон осторожно дотронулся до ее лба.

— Пророк, сердце не выносит смотреть на муки эти, муки…

Парамон шепнул ей:

— Оглянись, кто это стоит за тобой.

Она оглянулась, всматриваясь в пустое пространство.

— Высокий стоит за своей невестой, Сусанна.

— Пророк, ты его видишь?

Глаза ее снова запылали светом вдохновения.

— Как тебя. Смотри, он тихо отходит от тебя с опечаленным ликом…

Сусанна смотрела в темноту, и вдруг ей показалось, что отходит кто-то.

— Мой Лай-Лай-Обдулай! — воскликнула она восторженно.

— Слезы твои — обида богу.

— Пророк, я плясать готова.

Во внезапном, охватившем ее экстазе она заплясала на месте. В этот момент что-то как бы свистнуло в воздухе и хлестнуло. Раздирающий крик заглушил все голоса, и затем среди крика этого стали раздаваться равномерные удары.

Толпа затихла.

Мгновение Сусанна стояла неподвижно, пораженная зрелищем истязания, и что-то жалкое и мученическое отразилось в глазах ее и в жалобно раскрывшихся устах. Могучий Лай-Лай-Обдулай боролся в душе ее с ее нежными чувствами и женской чувствительностью и победил, шепнув ей, что она — его невеста и должна веселиться.

— Сердце, сердце, я в тебя нож всажу, если ты хочешь плакать… Глаза мои, я вас вырву, если слезы застилают свет Лай-Лай-Обдулая…

Сотни людей, пораженные ее словами, с любопытством смотрели на нее. Вдруг Сусанна, повернувшись к истязаемому, крикнула:

— Бейте, бейте!.. Лай-Лай-Обдулаю крики эти приятно слушать. Пусть поет ад — мы будем плясать…

Она повернулась в другую сторону и, взглянув на «пророчицу» с жестокой усмешкой, сказала:

— Ад воет, а нам только весело…

И, заглушая крики своего сердца, она, подталкиваемая инстинктом уничтожить страдание, пляшущими ногами и с нервно смеющимся лицом направилась к святыне — деревянному болвану. Роскошные волосы ее раскачивались, как тяжелые виноградные гроздья в бурю. Остановившись около бога, она подняла над головой сверкнувшие во мраке белые руки и, странно засмеявшись и кивнув головой, начала плясать вокруг дерева.

Толпа смотрела на нее с жадным любопытством, и стоны Алексея, потрясая воздух, почти никого уже не трогали… Чудесное дразнило и увлекало всех, и вид пляшущей девушки вызывал желание закружиться в безумной пляске. Многие пили вино и странно смеялись. Всюду перебегали слова:

— Невеста чудотворца танцует.

— Эй-люли! — раздались взвизгивающие тонкие голоса, и в разных местах женщины