Невеста без места - Наталия Кочелаева

А прибежала она под высокое крыльцо дома Быковых и остановилась, задыхаясь. Домик-времянку Никифор Петрович темными словами ругал, на скорую руку строили, не потрафили вкусу купца. Ну да для промысла сгодится. А Полине жилище Быковых роскошными хоромами казалось, посмотрела она в окно – а там светло, и чисто, и мебели невиданные стоят, и посуда в горке огнем сверкает... И Петра своего ненаглядного увидала – сидел за столом, покрытым скатертью, склонился над книгой. Сам хозяин там же сидел, только не книга перед ним была, а графин и стакан. Пил Быков, говорил Быков горячо, пристукивал кулачищем по бархатной, с кистями скатерти. Куда было девке деться, как не к милому? А к милому-то нельзя, погонят. Все же осмелела, взяла горсть песка и кинула в окошко. Никто за стеклом и головы не повернул – громко воет ветер, и он тоже песок в окно кидает. Да и Никифор Петрович не вполголоса речь свою ведет... Но все же что-то толкнуло Петра посмотреть в окно – а там, среди завихрений песчаных и снежных, любимая его стоит...

Нашел в себе силы пожелать доброй ночи батюшке и выйти из комнаты, а там тихой сапой на крыльцо, да еще завернул в кухню, набросал какого-то едова в лукошко, воды налил в штоф.

– Пропала я, Петенька... Непорожняя я... Тебе не говорила, боялась, а мамка дозналась... Убежала я от них, а то б убили они меня! Куда мне деваться, Петенька!

– Вот ведь беда-то, – пролепетал Петр, и в эту минуту видно было по нему – несмышленый он еще, как кутенок молодой. – Беда какая... И батюшка мне сегодня то ж про тебя говорил. Чтоб рядом, говорит, вас не видел, а то... Но я знаю, где схорониться. Идем, Поля, не бойся.

Накинул девушке на голову поддевочку свою, и теперь уже двое побежали в пески. Полина молчала, доверчиво жалась к любимому. Он сильный, он умный, все знает и спасет их обоих!

Они подошли к высокому обрыву, о который бились несмирные волны, свернули в долину, заросшую полынью, и поднялись по крутому склону. Узкая расселина круто поднималась вверх, и Петр пошел впереди, указывая путь.

– Тут я еще сызмальства крепость себе построил, да и потом забавлялся. Отец на промысле запивал часто, вот я сюда от него скрывался. Внутри хоромина у меня... Да вот!

Он отвалил прогнившую доску, которая закрывала круглую черную нору. В это отверстие можно было проползти только на четвереньках.

– Темно-то как! И боязно мне – вдруг обрыв на нас упадет?

– Там свечка есть, светло будет. И не обвалится он, неужели бы я тебя привел в такую опасность? Это не песок, а камень, я как-то целое лето трудился, ломом пласты откалывал. Давно только не был тут...

Круглая пещера оказалась просторной – Полина смогла выпрямиться в рост и осмотреться. Потолок сходился куполом, пол на диво ровный и гладкий, посредине вытесан был каменный стол и каменная скамья, а в задней стенке зияет дыра.

– А там чего?

– Где? А... Постой-ка, этого не было раньше.

Полина вскрикнула.

– Вот видишь, а ты говорил – не обвалится... Пойдем отсюда, Петруша. Ловко твои хоромы устроены, да только лучше в песках сгинуть, чем в завале задохнуться!

– Да погоди, не шуми. – Петр старался шуткой успокоить девушку. – Муж я тебе иль не муж? А ты мне покорствовать должна!

– Волюшка ваша, Петр Никифорыч, – серьезно ответила Полина. – А чтой-то у тебя в лукошке?

– На, мечи на стол. Тут пироги, и груши, и яблоки, вода есть. Запасливый я у тебя мужик-то?

– Вот так да!

Полина примостилась на скамеечке, угрызала большую масляно-желтую грушу, но глаза ее следили за Петром с ужасом. Тот поднес свечу к провалу, вглядывался во тьму.

– Не ходи туда, Петруша... Тревожно у меня на душе. Слышишь? Не набат ли?

– Это ветер завывает...

Храбрый юноша сделал шаг – и исчез в темном провале, а секунду спустя донесся до Полины его изумленный вскрик. Она и испугаться не успела, как бледное лицо Петра снова появилось в отверстии.

– Наше с тобой счастье, голубушка моя. Вот где мы его сыскали.

– Да что случилось-то?

– Клад мы нашли великий. На всю жизнь тут хватит!

Ахнув, девушка устремилась в провал. И в самом деле – в узкой четвероугольной пещере стоял сундук. И грамота на крышке лежала, и кольцо, разрубленное на две половинки. А когда Петр прочитал Полине грамоту, взяла она кольцо и отдала половинку ему, а половинку – себе взяла.

– Что ж мы теперь со всем этим богатством делать-то будем, Петруша? Деньги не огонь, а возле них обожжешься.

– Любушка моя, да что ж ты сразу плакаться начинаешь? Смотри, какие тут уборы! Ну-ка, примерь!

И Полина примеряла – тяжелое, золотом шитое платье, шелковую шаль в невиданных цветах, перстни, ожерелья, венец золотой с жемчугами.

Плакала и смеялась она, наряжаясь, и песенку запела, ровно хмельная.

– Вот что я придумал. Надо нам довериться верному человеку, и человек такой есть.

– Батюшке сказать могу, – заикнулась Полина, но Петр рукой махнул:

– Акиму лучше, корабельщику. Он меня сызмала знает, не обидит нас. Доверимся, возьмем сокровища и – айда на волю.

– Кабы так, – прошептала Полина. Она вдруг угасла, погрустнела, и тяжело было телу от нарядов и уборов. – Петруша, давай на промысел вернемся? Неспокойно мне...

– Ну? А как же ты к своим-то пойдешь?

– Они уж спать повалились, а то в бане переночую, утром и сделаем, что собирались. Вернемся, миленький! Набат я слышала, тошно мне!

Девушка всхлипнула, и Петр скрепя сердце согласился. Донес ли ветер звуки набата, или показалось Полине, а все же стоит вернуться. Не хотелось уходить от клада, не хотелось покидать надежную хоромину, но и ему тоже стало неловко на душе, словно перед бедой. Все же набил он немалое лукошко сокровищами, отдал Полине, а себе в ладанку спрятал грамоту и половинку кольца.

– Кольцо пуще всего береги, – велел он девушке. – Что ж, идем.

А на улице было светло как днем. Как на рассвете, когда солнце не рыжее еще, а красное.

– Промысел горит! – не своим голосом крикнула Полина. – Мама! Батюшка! Федянька!

И припустила вниз с откоса, не видя дороги, не замечая хлещущего в лицо колючего ветра. Петр еле поспевал за ней, но на бегу успел подметить – горит промысел со всех концов. Не иначе подожгли лихие люди. Или ветер так пламя перенес? Мутный воздух пылал. Оранжевая пурга носилась под черным небом, и грозно грохотал далекий прибой, а по улице между казармами метались люди, орали надрывные голоса.

– И наш дом горит! – вскрикнул Петр. – Матушка!

Жаркий вихрь дунул им навстречу, объятая пламенем стена угрожающе покосилась... Полина вскрикнула, рванулась, и огненная круговерть разлучила их.

Золотая коса, промысел Никифора Быкова, выгорел дотла, остались на его месте только черные столбы и невыносимая вонь горелой рыбы и мяса. Сам Быков погиб, жена его и возле тысячи рабочих. Не стало и Ульяны, и Ильи Солодковых, даже косточек не нашли, да кто ж искал-то? А спастись удалось Федору Солодкову. Пробегая по улице, увидел он и сестру, лежащую навзничь, с разбитой головой. Выволок Полину из пламени, сам весь опалился, и на одноколке угнал от огня. А уж потом, днем, увидел, что в том лукошке, которое сестра в беспамятстве из рук не выпускала...