Либерия - Марина Голубева

Девушка осторожно погладила расписной ковш с двумя ручками — одна в виде птичьей головы с раскрытым клювом и веселыми глазами, а другая в виде затейливо вырезанного хвоста.

— Конечно, можно, красавица! — улыбнулся торговец. — Для того и делано! Да из такого ковша и простая вода хмельным медом покажется. Деньги заплати и бери, пользуйся на здоровье.

Алексей отсчитал требуемую сумму, не торгуясь — товар, действительно, был хорош, но подумал, что больше на Торг лесавку брать не стоит — неизвестно, что ей в следующий раз приглянется.

— Ну что, давай, теперь твоего нечистика ловить, а то и так полдня прогуляли.

— А я его уже поймала! — Леся торжествующе встряхнула мешком, в котором завозилось что-то не больше кошки. — Только он не мой, а сам по себе.

— Вот и хорошо! — обрадовался молодой человек. — Значит, идем домой.

Вечер выдался на редкость морозным, и с наступлением сумерек село словно вымерло, даже собаки не брехали. Митроха, спрятав нос в бараний воротник кожуха, торопливо семенил на другой конец села. Узкая, в один след тропинка вихлялась, словно пьяная, демонстрируя характерные особенности всех российских дорог. Целовальник, подслеповато щурясь, старался угадать очередной изгиб тропы и не провалиться в сугроб по колено, а то и по пояс.

Вылезать на мороз из уютного избяного тепла не хотелось, но Митрохе нужны были деньги, и он надеялся выклянчить их у старосты. После беседы с отцом Паисием Лапша стал совсем странным, заставил принести обещанную священником книгу и с воодушевлением принялся читать псалмы и молитвы. Чтение ему давалось с трудом, и слушать, как староста, спотыкаясь на каждом слове и подвывая, бубнит молитвы, было жутковато. Но денег хотелось.

Кабак в селе был монастырский и захудаленький, собирать необходимую выручку удавалось не всегда. Народишко то повымер еще пять зим назад от черной хвори, то обнищал так, что не только водки, но и соли купить было не на что. А отец казначей свое требовал каждый месяц и нормы снижать не желал. Говорил, де, ты Митроха ленив да питухам потрафляешь, с тебя, де, и буду взыскивать, палками грозился. Вот, мол, постоишь на правеже[13], так и деньги сыщутся, а в другой раз больше радения проявишь. Целовальник поежился — правеж пугал до икоты. Сам мужиков — должников кабацких не раз под батоги ставил, видал как выли, когда им по голым икрам палками лупили, да не один день, пока домашние денег на оплату кабацкого долга не соберут. Ноги-то иной раз уж не синие, а черные становились. А что делать? Водочка она только сперва сладкой кажется, а в похмелье и правеж не пугает — лишь бы кабатчик чарку поднес, а что дальше будет, не загадывают. Теперь вот и ему, целовальнику, правежом грозятся. Митроха тяжело вздохнул и прибавил шагу, два дня всего сроку-то осталось. Как в монастыре с пустыми руками показаться?

В сенцах встретила его заплаканная старостиха, всхлипывая, запричитала:

— Ох, беда-то какая, Митрофан Иваныч! Мой-то совсем рехнулся, целыми днями и ночами молится да поклоны бьет, индо шишку на лбу набил. А давеча приказал все деньги в храм снести, грехи, де, замолить хочу, все неправедно нажитое Богу пожертвовать, мне, де, оно не надобно, я, де, сам в монастырь собираюсь.

Целовальник охнул, отодвинул бабу в сторону и шагнул в дверь. В избе было душно, чад от дешевых сальных свечей и коптящей лампады тянулся к потолку, скапливался в темных углах сизым дрожащим маревом. Лапша в одной рубахе без опояски стоял на коленях перед образами, уткнувшись в потрепанную книгу, и гнусаво бубнил:

— Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене… — староста натужно закашлялся, вытер слезящиеся от напряжения глаза и продолжил, не обращая внимания на вошедшего. — Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь, исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя… Обратися, Господи, избави душу мою: спаси мя ради милости Твоея. Яко несть в смерти поминаяй Тебе: во аде же кто исповестися Тебе?

Лапша размашисто перекрестился и бухнулся лбом об пол так, что на поставце забренчали глиняные миски. Целовальник снял шапку и тоже перекрестился, но небрежно, словно от мухи отмахивался, и нерешительно уставился на оттопыренный старостин зад.

— Э-э-э… здрав буди, Тихон. Дело у меня к тебе.

Митроха потоптался у двери, но, не дождавшись ответа, прошел к столу и присел на лавку, комкая в руках шапку. Решил, что прерывать богоугодное дело не стоит, лучше дождаться, когда староста закончит молиться. А тот тем временем снова уткнулся в книгу и забормотал. Митроха не вслушивался в слова псалма, размышляя о том, что матерящийся и орущий Лапша, готовый, чуть что, двинуть кулаком в рыло, нравился ему гораздо больше. Впрочем, беспокоили его не столько перемены, произошедшие с подельником, сколько собственные проблемы. Целовальник нетерпеливо ерзал на лавке и горестно вздыхал, предчувствуя тяжелый разговор.

— Отступите от мене, вси делающии беззаконие, яко услыша Господь глас плача моего: услыша Господь моление мое, Господь молитву мою прият! Да постыдятся и смятутся вси врази мои, да возвратятся и устыдятся зело вскоре! — взвыл староста дурным голосом, трижды приложился лбом и, облегченно вздохнув, наконец, поднялся с колен.

— Чего тебе? Пошто пожаловал? — Лапша сердито зыркнул на целовальника и устало опустился на лавку. — Вишь, недосуг мне, еще два псалма прочитать надо.

— Беда у меня, ох, беда… — Митроха вздохнул пожалостливее и запричитал: — Горе горькое, судьбина тяжкая. Только на тебя, Тихон, одна надежда. Коли не пособишь — пропаду, как есть, пропаду!

— На все воля божья! Не на меня надеяться надо, а на Господа нашего. Надеяться и уповать, как я на него уповаю. Молись, Митрофанушка, авось переможется, — перебил Лапша целовальника, перекрестился и смирено опустил глаза.

— Дык, молился я! Только, ить, от молитв-то денег не прибавляется, а они мне, ох, как нужны! Отец казначей кабацкую подать требует, на правеж поставить грозится. А денег взять-то и негде? Обнищал народишко, в кабак мало кто заглядывает… Да и я с этим оборотнем, нечистый его забери, дело-то запустил, по твоей, стало быть, нужде мыкался.

— Ох, не о том ты печешься, Митроха! Не о деньгах надо думать, а о спасении души своей. Правежь — не беда, а божье наказание. Вот и прими господню волю со смирением. А явится оборотень-то, да начнет тебя жрать, из тела куски мяса рвать, да кровушкой запивать, вот уж тогда воистину беда придет.

— Ты что, Лапша, страсти какие говоришь, — Митроха аж передернулся.

— Я каждую ночь это вижу, вот и говорю. Только глаза сомкну, как вижу пасть его оскаленную, а с клыков кровь так и капает… моя кровушка-то. А зверь этот дьявольский все ко мне подбирается, норовит в горло вцепиться. Я и бежать хочу, а ноги-то не бегут, гляжу, а они уж по колено отгрызены.