Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес] - Анджелика Монтанари

к правящему королю, а Герольд напрямую упоминает его среди пророчеств о смерти Генриха II.

Следовательно, сон Вильгельма Рыжего – это заостренное оружие последующих писателей, являющееся инструментом косвенной критики действующего правителя. Авторы используют впрок сходства между событиями, в которых были замешаны оба английских правителя в битве с архиепископами Кентербери: история ссылки Ансельмо из Аосты (Кентерберийского), которую символизирует поедание пальца во сне Вильгельма, предоставляла идеальный повод намекнуть на современную авторам опалу против Томаса Бекета.

Глава 8. Границы человеческого

1. Границы Востока

Со сцены Средиземноморья открывается таинственный горизонт, неизвестный мир, населенный дикими племенами, враждебными туземцами, бесконечными просторами, там царит

опасная пустота, в состоянии проглотить и уничтожить: на западе Большой Океан, на севере льды, на юге объятые огнем просторы. А на востоке легендарная огромная стена, которая сдерживает народы Гог и Магог, диких тварей, которых должен был бы изолировать на бескрайних территориях Александр Великий, защищая границы цивилизации от какого бы то ни было вторжения[470].

На краю известной человеку вселенной господствует соблазнительная и непознаваемая пропасть, леденящая кровь и бесчеловечная, населенная выходящими из ряда вон страстями и извращениями, немыслимыми в христианской ойкумене. Потерявши и без того скудное древнее знание, нам доступны лишь немногие эмпирические воспоминания об этих таинственных и необъятных территориях, пропущенные через фильтр богатого пласта волшебных мифов и фантастических легенд: средневековая космогония основывается в массе своей на Священном Писании и на ее последующем христианском толковании с отголосками элленистическо-латинской космологии. В представлении о таинственном азиатском континенте географическая и климатическая символика играет ключевую роль.

Портрет восточных народов во многом обусловлен восприятием пейзажа, в который они заключены, далекий от спокойной умеренности средиземноморских пространств, где родились старый и новый Рим. На юге чрезмерная жара и влага приводят к неумеренности, развращенности и разложению, производя на свет хрупких и бесформенных существ, лишенных морали и физической энергии. В холодном и недоступном северном климате, с другой стороны, с его опустошенными пейзажами, бесплодными пустынями, безразмерными степями и бесконечными пространствами, непременно обитают варварские, животные, дикие, злобные и ненасытные народы.

Начиная с XI века частичное возрождение греческой и латинской грамоты, а также персональные открытия путешественников, которые, начиная с позднего Средневековья, направляются на Восток, обогащают географические познанная. Но эти открытия не могут обойтись без сформировавшихся ранее представлений и предрассудков, которые во многом влияют на восприятие первооткрывателей и настойчиво всплывают у них в памяти. Насколько бы путешественники ни были отважными и любопытными, они часто видели то, что хотели увидеть, и напряженно старалась встроить новое в привычные им категории: закавказские земли во многом были на половину настоящим и наполовину выдуманным миром[471].

Среди богатой мемуарной и энциклопедической литературы, которая донесла до нас этнографические представления средневекового Запада, важным средством распространения темы о расе людоедов является сборник VIII века, который достигает совершенства в своем описании чудовищного: «Книга разновидных чудовищ» [Liber monstrorum de diversis generibus]. А вот и восточные племена, пожирающие своих жертв еще сырыми: «На восточном берегу реки Бриксонте родилась раса людей гигантов, тело их было черным: в высоту они достигают восемнадцати футов и, как говорят, когда хватают людей, то едят их сырыми»[472].

Эти антропофаги уже были описаны в «Аттических ночах» Авла Геллия, а также Исидором Севильским, но приведенная цитата, скорее всего, взята из «Послания короля Премония императору Траяну» (лат. Epistola Premonis regis ad Trajanum imperatorem) или из «Послания о чудесах Востока» (лат. Epistola de rebus in Oriente mirabilibus). Это две отдельные редакции одного и того же произведения, берущего начало от христианской легенды об Александре и принадлежащего, как и «Книга монстров», тератологической традиции VIII века[473]. В этих текстах каннибализм наводняет географические границы далекого Востока: например, в «Послание о чудесах Востока», представлены людоеды-полубоги одного из островов Красного моря, которые, благодаря своему знанию языков, окружали чужаков и пожирали их. Наевшись, однако, они «плачут над головой того самого человека, которого только что съели»[474].

Нет нужды отправляться в далекий путь: та же Сицилия уже была, в «Книге монстров», землей жадных на кровь и человеческую плоть Циклопов, вплоть до того, что «пишут, что один из них, лежа в своей пещере, в одной единственной руке держал двух людей, которых съел сырыми»[475]. На севере туземцы ничуть не лучше: «Топография Ирландии» (лат. Topographia Hibernica) – написанная Гиральдом Камбрийским между 1185 и 1188 годом – предлагает пристрастное описание вампирских ритуалов ирландцев с явным идеологическим намерением поддержать английские завоевания: чтобы заключить доверительный союз, среди этого «гнусного народа», «погрязшего в грехе» и «не ведающего основ веры» принято, чтобы «каждый выпил крови другого из них, умышленно пущенной с этой целью»[476].

Характерной в представлении о закавказских народах была христианская легенда об Александре, распространившаяся в Средние века благодаря как популярным сборникам, так и сборникам эрудитов о подвигах македонского царя, и «Письму Александра к Аристотелю» (лат. Epistola Alexandri ad Aristotelem), более широкой редакции письма, прежде включенного в роман[477]. В основе христианской традиции легенды, помимо биографических, прежде всего лежит греческий текст Псевдо-Каллисфена, произведение со сложной историей, созданное в несколько рук между III веком до нашей эры и I веком нашей эры. Считается, что это произведение содержит, хоть и в фрагментарном виде, самый древний слой воспоминаний о завоевателе, состоящий из современных и прямо следующих его смерти материалов о жизни правителя.

Этот текст уже был переведен Флавиев Полемием между II и IV веком и получил распространение в Средневековье главным образом благодаря переводу на латынь, известному как «История битв Александра Великого» (лат. Historia de preliis Alexandri Magni) и созданному в X веке протоиереем Леоне ди Наполи. В нем описывается, как за Скифией Александр «обнаружил гнусный народ», привыкший питаться «абортами и деформированными зародышами, неправильно зачатыми в материнской утробе»[478].

Поедание абортов считалась прежде всего прерогативой народов Антихриста, как мы можем прочитать в одном из отрывков Псевдо-Мефодия, текста, составленного на Востоке в VII веке, в котором ощущается глубокое чувство тревоги. Согласно этому отрывку, народы Гог и Магог, о которых говорится в пророчествах Иезекииля и канонического Апокалипсиса, были отодвинуты Александром за пределы Кавказа, следуя традиции, которая берет начало от переплетения легенды об Александре с традицией библейского толкования. Привычная тема антропофагии и отвратительных пищевых обычаев, как питье крови животных, питание гнусными змеями, сопровождается преступным потреблением абортов и принуждением матерей есть собственных детей:

И вот откроются врата аквилона и выйдут наружу силы тех народов, что были заточены Александром. […] И люди, покинувшие аквилон, в самом деле будут есть людскую плоть и пить кровь зверей как воду и будут есть грязных змей, и скорпионов, и любого отвратительного и мерзкого зверя, и ползущую рептилию, и мертвые тела вьючных животных, и аборты женщин; и убьют младенцев, и дадут их матерям, будут их есть и испортят землю и заразят ее и не будет никого, кто смог бы им противостоять[479].

Мотив каннибализма и потребления человеческой крови апокалипсическими народами отсутствует в греческой версии романа об Александре, но есть в «Истории битв». Впоследствии присутствие народов антропофагов Гог и Магог в связи с легендой о македонском царе обретет вес и повлияет на некоторые знаменитые версии вернакулярной традиции (начиная с XII века в форме стихотворной поэмы и только после в прозе), как «роман об Александре» (фр. Roman d’Alexandre) Александра Парижского