Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев

кинешься под танк, либо по-собачьи воя, убежишь на какую-нибудь гиндукушскую вершину.

Гужаеву хотелось поговорить с этой женщиной, спросить, не нужна ли помощь, но как это сделать? Расшифровываться нельзя, хотя он, в общем-то, и не очень зашифрован. Надежно шифруют только сотрудников политической либо стратегической разведки.

Мальчишка, цеплявшийся за подол своей матери, мешал ей махать метлой, сгребать в мешок пластмассовые пакеты и обертки и вообще предаваться скорбным мыслям. Лицо женщины было печально, уголки губ обиженно опущены, на лбу нарисовалась вертикальная складка.

– Ма-ам, я хочу есть, – настырно тянул сынишка. Был он темноволос, узок лицом, кожа на лбу и щеках имела смуглый оттенок, который часто путают с загаром, но это не загар. Маленькие руки тоже имели смуглый оттенок. – Ну, ма-ам!

Женщина неожиданно остановилась и, откинув метлу в сторону, задавленно всхлипнула.

Под эти горькие всхлипы колонна и выехала со двора.

Занимался новый день, уже и птицы проснулись в ближайших зарослях, на ветках деревьев, загалдели озабоченно, воздух посветлел, налился золотом, обрел праздничную торжественность; золотистой сделалась даже земля, – день обещал быть хорошим.

В Кабул колонна прибыла без приключений – на дороге не было ни пальбы, ни мин, ни групп «прохоров», демонстративно маячивших на взгорках, ни душманских бурдахаек, ощетинившихся стволами пулеметов. Бурдахайки на дороге были, пожалуй, опасны точно так же, как и мины. Но, видать, у «прохоров» сегодня был мирный день.

Едва Гужаев появился в жилом модуле, как около него возник дежурный – сержант с красной повязкой на рукаве и автоматом, небрежно повешенном через плечо.

– А автомат тебе для чего? – удивился Гужаев. – Раньше было положено иметь штык-нож в ножнах и этого достаточно.

– То было раньше. А вчера пришла указивка – на дежурство у тумбочки брать с собой автомат.

– Значит, где-то что-то случилось…

– Тебе велено в разведотдел явиться. Нигде ничего не начудил?

– Куда мне? – вяло отмахнулся Гужаев. – Уже вышел из этого возраста.

В разведотделе больше заинтересовались не сведениями, которые принято называть оперативными, а тем, что Гужаев доставил из Пакистана информацию о том, что Михайлов мертв и известно место его захоронения.

Майор Кудлин – человек с круглой и лысой, как арбуз, головой, очень подробно расспросил Игоря о могиле номер 64–15, о сержанте Моргуненко, попавшем в плен, об охранниках, выстроенных на базаре по хитрой формуле, нацеленной на то, чтобы в ловушку попали те, кто упорно ищет Михайлова… Понимали «прохоры» и их наставники, хорошо понимали, что шурави будут искать Михайлова до предела, до поры, пока не обнаружат его самого, живого или мертвого, либо достоверные следы его.

– Как вам, сержант, показался Моргуненко? – сухо, без особого интереса спросил Кудлин. – Вы откуда его знаете?

– Вместе лежали в госпитале, в одной палате.

– В каком госпитале, в здешнем или в Союзе?

– В здешнем. Мужик он нормальный, в плен попал, находясь без сознания. Не повезло.

– Зато в другом повезло – жив остался, – майор сделал у себя в блокноте пометку, посмотрел на кончик нарядной китайской ручки, на заостренное перо, к которому пристряла пылинка. – Сюда, к нам, на нашу сторону… он ничего не присылал? – неожиданно спросил Кудлин.

Игорь усмехнулся про себя – надо же, майор все-таки просек, что Моргуненко передал записку Гале Клевцовой, – и как же он просек, интересно, если Гужаев ему ничего не говорил? Как догадался?

– Присылал, – поколебавшись несколько мгновений, ответил Гужаев. – Записку.

– Что за записка? Чего в ней?

– Не знаю. Не читал, товарищ майор.

– Передал уже адресату?

– Пока нет.

– Давай-ка мы вместе посмотрим, вдруг среди строчек какие-нибудь блохи запрятаны? Чтобы потом ничего не вышло.

Гужаев выпрямился, движение было резким, словно бы к нему прикоснулся оголенный электрический провод.

– А удобно это, товарищ майор?

– В нашем деле неудобно только портянки поверх сапог наворачивать, да суп хлебать вилкой… Все остальное – для нашего же блага, сержант. Может быть, мы сделаем доброе дело для того же Моргуненко, когда прочитаем его записку. Как вы считаете, так это или не так, а?

Гужаев неопределенно приподнял одно плечо, глянул в сторону – смотреть в лицо майору не хотелось; майор это понял и повысил голос:

– А?

– Наверное, так, товарищ майор, – нехотя ответил Гужаев.

Кудлин прочитал записку, которую привез Игорь, сложил ее фронтовым треугольником, – как, собственно, она и была сложена, – протянул Игорю. Проговорил со вздохом, каким-то остывшим, севшим голосом, будто ему не хватало воздуха:

– Хорошее, честное письмо… Признание в любви… Й-эх, где мои семнадцать лет? А? Бывают ведь они только один раз в жизни.

Приглядевшись к майору, Гужаев неожиданно засек, что чем-то тот, несмотря на лысую, как молодая тыква, голову, похож на Высоцкого… Высоцкого той поры, когда актер был молод и снимался в фильме про альпинистов. Как же назывался тот фильм? «Высота»? Нет. «Трещина»? Нет. А название у того кино было очень простое. А! «Вертикаль»… Точно – «Вертикаль».

Гужаев хорошо понимал, о чем сейчас думает Кудлин, он бы и сам об этом думал, если бы был майором, – об операции, которая обязательно будет проведена… А как ее не проводить, если в приграничном пакистанском городе обнаружена могила Михайлова.

– Теперь я могу отдать записку девушке, которой она адресована? – внутренне морщась, спросил Игорь.

– Можете, сержант, – разом сделавшись вежливым и разгладив морщины на лице, ответил Кудлин. – Как вы думаете, Моргуненко захочет помочь нам?

– Обязательно захочет, – не колеблясь, ответил Гужаев. – Я за него ручаюсь.

– Смотрите, сержант, берете на себя серьезную ответственность.

Ох-хо-хо, ответственность на себя Гужаев брал в жизни столько раз, что потерял этому счет… Одним разом больше, одним меньше – это уже не играет никакой роли. Хотелось сказать майору: «Наваливайте побольше, постараюсь не свалиться с ног», – но он этого не сказал, майор ведь не поймет.

Госпитальное здание всегда можно отличить от любого другого, – от здания банка, например, или рабочей биржи… И совсем не потому, что все вокруг пропахло валерьянкой, йодом и нашатырным спиртом, не потому, что во дворе беспорядочно толпятся санитарные машины, подъезжают и отъезжают кареты «скорой помощи», – а по разговорам, которые ведут собирающиеся у входа люди, по особому почтению, с которым здесь относятся к белым халатам, по довольным розовым лицам солдат, которые получили на руки документы о выписке, – отлежали на белых простынях свое и получили заветные бумаги…

Гужаев поднялся на второй этаж, где находилась перевязочная комната, Галя Клевцова как раз этой комнатой и командовала.

– Вам кого, сержант? – поинтересовался золотозубый прапорщик с лихими, закрученными в колечки усиками и литыми плечами циркового борца.

– Мне? Мне Галю Клевцову нужно…

– Раз нужно – значит, повидаете… Но сейчас она занята. Закончит делать перевязку, освободится – можете женихаться сколько угодно.

Очень уж говорлив был этот золотозубый служака, – явно он проходил по ведомству политработы в войсках – и карандаши чинил, и перья у авторучек чистил старой зубной щеткой, и заевшие выключатели у настольных ламп чинил, – прапорщики, проходящие по другим структурам,