Убийство в доме тетушки Леонии - Эстель Монбрен

— В котором часу это было? — бесстрастно спросил комиссар Фушру, воспользовавшись краткой паузой.

— Думаю, около половины двенадцатого, — ответил Патрик Рейнсфорд, откидывая непослушную прядь, без конца падавшую ему на лоб. — Я направился прямо к дому. Когда я приехал, света нигде не было, но входная дверь оказалась не заперта. Я вошел и несколько раз позвал мадам Бертран-Вердон. Не получив ответа, я поднялся на второй этаж, и там…

Вспомнив, что произошло потом, профессор Рейнсфорд непроизвольно вздрогнул. Жан-Пьер Фушру и Лейла Джемани молчали. Только мэтр Локурне одним взмахом ресниц подбодрил своего клиента, заставив его продолжить рассказ.

— Дверь кабинета распахнута. Тьма была кромешная. Я вошел, и… и я потерял равновесие, поскользнулся на… на чем-то мокром. Пытаясь смягчить падение, я ухватился рукой за… за статую, она была на полу, рядом с телом Аделины Бертран-Вердон. Я угодил рукой в кровь, вся нижняя часть статуи была в крови. — И при этом воспоминании он снова вздрогнул. — Меня охватила паника, — признался он, судорожно сглотнув. — Я подумал, что все решат… я боялся, что мои отпечатки пальцев на статуе… И я помыл статую под сильной струей воды в кабинете напротив и поставил ее на место, в саду, — с раскаянием закончил он.

— Вы отдаете себе отчет в том, что ваши действия могут быть расценены как сознательная попытка запутать следствие?

Наконец-то вмешался мэтр Локурне. Он поправил на носу очки и, используя юридический жаргон, красноречиво, как если бы защищал дело в суде, потребовал, чтобы его клиента немедленно отпустили, ссылаясь на его умственное переутомление.

— Вы в самом деле думаете, что он сказал правду? — скептически спросила Лейла, оставшись один на один со своим начальником.

— Естественно, не всю, — ответил тот. — Но я склонен верить его истории со статуей. И я не думаю, что в данном случае мы сильно рискуем, оставив его под «защитой» мэтра Локурне. Лучше обратимся к Гийому Вердайану. Он наверняка уже дымится — во всех смыслах этого слова — от долгого ожидания. Но только если вы уверены, что Филипп Дефорж и Жизель Дамбер ждут нас в гостинице.

— Я передала им ваш приказ, — сказала Лейла, слегка удивленная скрытым беспокойством, прозвучавшим в последней фразе. — Если хотите, я могу снова им позвонить.

— Неплохая идея, если вас не затруднит…

Оставшись один, Жан-Пьер Фушру постарался объективно проанализировать причины своего беспокойства. Что-то вертелось у него в голове, что-то шевелилось в подсознании. Какая-то мысль, которую он не мог ухватить, какой-то образ, который он никак не мог восстановить. Он долго тер колено. И не почувствовал никакого облегчения, когда улыбающаяся Лейла Джемани сообщила ему, что двое «свидетелей» спокойно заперлись каждый в своей комнате, один — читая, другая — отдыхая, и что профессор Вердайан дымится, протестует и буянит, как и предполагалось, в зале ожидания в жандармерии, к ужасу аджюдана Турнадра.

Было десять минут седьмого.

Начинало смеркаться.

Когда комиссар Фушру и инспектор Джемани покинули дом тетушки Леонии, атмосфера значительно разрядилась. На память о «трагических событиях» позавчерашнего вечера остался только безусый жандарм, стоявший на страже в коридоре, чтобы не позволить любопытным подняться на второй этаж. Впрочем, в основном участники, удовлетворенные недолгим пребыванием в стране Пруста, не очень-то туда и рвались. Некая дама, кажется англичанка, все время жаловалась на мозоли на ногах, а другая, прибывшая из Голландии, — на то, что так и не увидела комнаты, где Марсель Пруст жил в детстве, — но в конце концов конференция состоялась и дом тетушки Леонии был частично осмотрен.

Закончив официальную часть, Андре Ларивьер начал рассказывать разные байки из истории города — не забывая, однако, беззастенчиво нахваливать выставленные на продажу сувениры и сетуя на то, что Общество по охране исторических памятников не торопится с ремонтом, вспоминая ныне исчезнувшие улицы и толпы паломников на Млечном пути.[37]Он позволил себя сфотографировать и, когда за последним туристом закрылась дверь, с большим удовлетворением пересчитал дневную выручку.

То, чего он больше всего опасался — несвоевременного прибытия команды Рея Тейлора или нашествия местных либо парижских журналистов, — не произошло. Но он не мог предвидеть будущее и боялся, как бы естественное желание осмотреть дом тетушки Леонии, священное для французской литературы место, не сменилось на время нездоровым любопытством к месту преступления, где была убита председательница Прустовской ассоциации. С другой стороны, увеличение числа посетителей означало оздоровление финансов, подорванных безумно любившей размах мадам Бертран-Вердон.

Когда старый гид собирался вежливо попросить болтавших в углу Жизель Дамбер, Гийома Вердайана и Филиппа Дефоржа дать ему возможность завершить экскурсию, он заметил подошедшую к ним высокую незнакомку, появившуюся как из-под земли. Она представилась инспектором полиции. Далее он услышал, как она пригласила французского профессора в жандармерию, а остальных просила оставаться в распоряжении полиции и никуда не отлучаться из «Старой мельницы». Он облегченно вздохнул при мысли о том, что дом наконец-то вновь обретет спокойствие, достоинство и святость, которые и не должны были бы его покидать, вполуха слушая, как Жизель Дамбер принимает предложение Филиппа Дефоржа подвезти ее до гостиницы. Эти двое никогда не вызывали у него доверия, к тому же он не имел ни малейшего желания задерживаться в одном доме с опасным(и) преступником(ами)!

«Пежо» Филиппа Дефоржа было куда менее роскошным, чем «рено» профессора Вердайана, покинувшего их в самом мрачном расположении духа, но Жизель чувствовала себя в куда большей безопасности. Несколько километров от дома до гостиницы они проехали полнейшем молчании. Филипп Дефорж явно был поглощен процессом ведения машины. На нем были спортивные перчатки, совершенно не гармонировавшие со всем его обликом. Аделина часто говорила о нем снисходительно, иногда даже презрительно, но Жизель всегда считала его старомодно галантным и слишком уж безропотным. Несколько раз она случайно присутствовала при безобразных сценах, которые предпочла бы забыть. Будучи прустоведом, она прекрасно понимала, почему он позволяет себя унижать: в любви тот, кто любит, всегда проигрывает, а этот немолодой уже господин любил Аделину до самозабвения. «Все мы немножко Сваны», — подумала она. Из чувства сострадания к человеку, разом потерявшему все, она согласилась остаться поболтать с ним, вместо того чтобы прямиком подняться к себе в номер.

«Старая мельница» гордилась своим чайным салоном, где предлагался богатый выбор домашних пирожных — жирные слоеные пирожки, эклеры с кофейным и сливочным кремом, «наполеоны», фруктовые тарталетки, — чтобы заесть сухие листья из Китая, Индии, России, в небольшом количестве кипятка волшебным образом превращавшиеся в бодрящий напиток.