Пепел Анны - Эдуард Веркин

– Никого нет… – отец огляделся. – Такое раз в сто лет… Непонятно… Может, день такой сегодня – свободного посещения…

В день свободного посещения все взяли и свалили отсюда. Ага.

Мы приблизились ко входу. От Мавзолея я ожидал грандиозности, все-таки Мавзолей. А потом подумал, что это, наверное, правильно. Народ приходит посмотреть, видит – все как дома, все на месте, вот стул, вот одеяло, вот любимый пистолет, и вспоминает, что революция рядом. Из-за каждого революция угла.

– Эй! – позвал отец.

И добавил на испанском с почтительностью в голосе. Никто не ответил и не показался.

– Никого… – сказал отец совершенно удивленно.

И тут же добавил с журналистским интересом:

– Слушай, это упускать нельзя, уж поверь, исключительное обстоятельство, боюсь, секурососы сейчас все же понабегут.

– Кто, – не понял я, – понабежит?

– Фээсбэшники местные. Органос де ла сегуритад дел эстадо, воины плаща и кинжала… Я сейчас к машине за телефоном сбегаю, отличный репортаж может получиться!

Отец быстрым, но посторонним – чтобы не спугнуть удачу – шагом направился на стоянку.

А я вошел внутрь.

Там была стена с нишами. Стена из камня, потолок из дерева, кажется, или из камня, похожего на дерево. Мало света. Портреты… простые очень. Че посредине под звездой. Гвоздики возле каждого засохшие. Ничего особенного. Но хорошо. Хороший Мавзолей. И никакой сувенирной дряни, что удивительно, ни флажков, ни фуражек.

Вдруг я обнаружил, что не один. Справа у стены… Там горбун стоял. Снова другой, лысый, с красной обожженной головой, выпученными глазами и брюхом. И с горбом, и с брюхом, и с чемоданом. Да, с чемоданом, это меня больше всего удивило – коричневый, кожаный, а ручка белая костяная.

Я хотел «привет» сказать, потом понял, что ему все равно.

Горбун поставил чемодан на пол, достал из-под плаща фотоаппарат. Старинную надежную машину, не помню, как называется, квадратная вся, а в видоискатель смотреть надо сверху. Стал фотографировать. То есть он один раз сфотографировал – долго крутил у аппарата ручку, потом навел камеру – но не на стену с барельефами, а куда-то вбок, в угол, где ничего и не было, и нажал на спуск затвора.

Щелкнуло. Выдержка большая, отметил зачем-то я.

Потом горбун поглядел на меня.

У меня немного так волосы зашевелились – горбун был слеп, слепого сразу узнаешь. Слепой фотограф. Или глаза больные. Мне показалось, что слепой… Или почудилось. Затошнило, захотелось воздуха, я вышел.

Но не помогло, затошнило сильнее, от его глаз, белые глаза – удивительно тошнотворная штука, как у дохлого осьминога, как у протухшей рыбы. Надо воды попить.

Я направился к стоянке. Навстречу спешил отец с телефоном.

– Ты куда? – спросил отец.

– Пить захотелось, – ответил я.

– Там в багажнике, – отец вручил мне ключи.

В багажнике был портативный холодильник с водой, я выпил пол-литровую бутылку. И еще одну начал. Людей по-прежнему не было.

Через пять минуть вернулся довольный отец.

– Наснимал, – он потряс телефоном. – Редкие кадры…

– А горбун?

– Какой горбун? Там нет никого. Тут вообще никого нет, это поразительно!

Отец еще раз оглядел весь мемориал.

– Может, все в другом месте собрались? – предположил отец. – Тут еще есть боевой бульдозер возле железной дороги, но это в том конце города… Не знаю…

– А охрана где? – спросил я.

Отец пожал плечами.

– Точно испарилась… Слушай, жутко здесь как-то…

Я с отцом был согласен, жутковато. И горбун это, видимо, почувствовал и потихонечку смылся. Все потихонечку смылись.

– Какой странный сегодня день, – сказал отец. – Повезло… А впрочем, хочется есть. Ты хочешь есть, сынище?

Мне не хотелось есть, но и здесь не хотелось оставаться. Поэтому отправились в машину. Отец сказал, что он не помнит, где здесь хорошо кормят, но это не проблема.

– Где-нибудь же здесь должны хорошо кормить? – сказал он. – Мы раньше на вокзале обедали, но там так себе. Знаешь, там недалеко от вокзала есть Парк Бронепоезда, очень поучительное местечко, там бульдозер, я тебе говорил…

Мы поехали в центр, по пути отец рассказывал про то, как во время штурма города бойцы Че Гевары опрокинули с помощью трактора высланный на помощь гарнизону бронепоезд, ну, как-то так, теперь туда пионеров водят. Хотя центра в Санта-Кларе никакого особого и не было, отец сказал, есть главная площадь, все едальни вокруг нее, а сама площадь очень деревенская и уютная. Припарковались возле магазинчика, на саму площадь не пустил полицейский, тут они имелись. И музыка, она доносилась из переулка.

Мы двинулись на эту музыку и за поворотом увидели кафе с выгоревшей в нечитаемость вывеской, что-то про сегундо, бастардо и алые розы. Кафе в углу трехэтажного здания высыпалось столиками на улицу, будто в угол этот влетел тот самый бронепоезд, угол снес, да и шут с ним, здание не упало, оперлось лишь на уцелевшие лапы, и даже лучше стало, и воздух и места больше. За столиками ужинали туристы, женский ансамблик в ритме регги-латино тянул любимую астасиемпру, у стены сидел веселый старик, подпевал и зачем-то иногда не в тему дул в свисток.

– Ну вот, – обрадовался отец. – Можно и пообедать.

Устроились за крайним столиком, напротив ансамбля. Девушка с флейтой и белыми зубами, и две гитарные тетки с отвисшими подмышками. Тетки бренчали по струнам и пели, девушка играла на флейте. Она была худая, как Анна почти, только черная и волосы в длинные мелкие косички заделаны. Красивая.

– Знаешь, сынище, есть такие кубинские сэндвичи – чудовищно вкусные, – отец вытянул ноги, пошевелил пальцами в сандалиях. – Но попробовать их можно лишь за проливом. Потому что для них нужна говядина, а говядины тут нет. Понимаешь, надо брать хребтовую часть и томить ее в печи…

Музыкальная девушка выдула из флейты красивую трель, я отвлекся от отцовской кулинарии и поглядел.

Мы запнулись взглядами, я то есть запнулся. Забавно так, я уже не раз замечал эту штуку с девчонками. Едешь в метро, напротив сидит какая-нибудь, переглядываетесь, ты ее не видишь, она тебя не видит, трясетесь и смотрите друг на друга, как тигры, сквозь то есть. В точку в метре за затылком, глаза, как протезы. Девчонки здорово научились делать такие гладкие глаза, скользят этими глазами вокруг, перекатываются, как ртуть, не спотыкаются, а у некоторых вот нет, по-другому. На секунду зацепишься – и как в бездну…

– У вас есть кубинские сэндвичи? – отец подозвал официанта. – Мы бы хотели попробовать…

Он говорил по-испански, но что-то я начал понимать, хотя толком не слушал, смотрел.

Флейта сбилась и отстала, женщина с гитарой взглянула на девушку с косичками неодобрительно, флейта бросилась догонять. От этого вся песня посыпалась, и, чтобы это не стало слышно, тетки запели громче и затрясли подмышками шибче.