Когда шагалось нам легко - Ивлин Во

Позади, насколько хватало глаз, осталась пустынная местность; скалистый горный склон, по которому мы поднялись, был занесен бесцветным песком, а на другом краю долины высились другие горные кряжи, без признаков жилья и хозяйствования. Единственной приметой жизни служил влачившийся из низины в нашу сторону караван верблюдов, связанных нос к хвосту. Зато впереди нас все изменилось до неузнаваемости. Там начинались владения племени галла, с деревушками и орошаемыми участками. По обочине кое-где виднелись кактусы и цветущий молочай, живительный воздух был напоен свежестью.

Еще три часа – и мы въехали в туземный постоялый двор, где наши сопровождающие рассчитывали найти что-нибудь съестное. Однако хозяин заявил, что местные власти недавно отобрали у него лицензию и эта несправедливость объяснялась только происками грека, державшего придорожную ночлежку в Харамайе. Тем не менее хозяин налил им консервную банку таллы, которую христиане тут же осушили, тогда как магометанин из религиозных соображений ограничился дополнительной пригоршней ката. После этого мы двинулись дальше. Еще через два часа перед нами предстало озеро Харамайя, желанная, сверкающая гладь между двумя зелеными склонами. Где-нибудь здесь мы и решили остановиться на ночлег, поскольку с заходом солнца городские ворота запираются, а получить пропуск чрезвычайно трудно. Я совершенно обессилел, а мулы при виде воды впервые оживились. Причем до такой степени, что удержать их на тропе уже не было возможности, поэтому я предоставил туземцам-боям отвести их на водопой, а сам, пешком преодолев последнюю милю по берегу озера, очутился у придорожной ночлежки.

Условия там предлагались самые примитивные; естественно, ни о какой ванне и прочих удобствах не могло быть и речи, равно как и о застекленных окнах. Зато хозяин-грек оказался человеком невероятного дружелюбия: он принес мне поесть и не умолкая тараторил на малопонятном английском. Времени было три часа пополудни. Видя мое изнеможение, он вызвался приготовить мне коктейль. В высокий стакан плеснул виски, мятного ликера и горькой настойки «Фернет бранка», а потом налил доверху воды и сказал: «На доброе здоровье, чертовски жаль, нет льда». После обеда я прошел к себе в каморку и отключился до позднего вечера.

Ужинали мы вместе с ним: ели неимоверно жесткую жареную курицу с консервированными спагетти. Он без умолку трещал о своем доме в Александрии, о сестре, которая училась на секретаршу, и об осевшем в Дыре-Дауа богатом дядюшке, который, собственно, и пристроил его к делу в этой ночлежке. Я спросил, чем занимается его дядюшка, и в ответ услышал, что у него «монополия»; это, на мой взгляд, было абсолютно адекватной характеристикой едва ли не всех коммерческих предприятий в Абиссинии. Я только не совсем понял, что именно он монополизировал; как ни крути, что-то чрезвычайно прибыльное, связанное с частыми поездками в Аден. Племянник надеялся продолжить этот бизнес, когда дядюшка уйдет на покой.

Во время ужина заявились двое вооруженных до зубов солдат с запиской для моего хозяина. Похоже, слегка раздосадованный этим визитом, он самыми простыми словами объяснил, что состоит в близких отношениях с пожилой дамой-абиссинкой благородных кровей; она не слишком хороша собой, но разве в такой глуши у него есть выбор? Она щедрая, но очень требовательная. Вот только что, во второй половине дня, он ее навещал, а она опять шлет своих охранников, чтобы те доставили его к ней. Вручив каждому по сигарете, он велел им обождать. Перекурив, они вернулись; хозяин предложил им еще по сигарете, но встретил отказ; не иначе как их госпожа в нетерпении, пожал плечами молодой человек и со словами «Вы на меня не позволите, так ли?» ушел с ними в темноту. А я вернулся на свою лежанку и заснул.

Следующим утром мы продолжили путь в Харар. На дороге царило оживление: один за другим шли караваны верблюдов, мулов и ослов, появились конники и вереницы женщин, сгибающихся под нешуточным грузом хвороста. Ни одной телеги какого бы то ни было вида я не заметил; вообще говоря, складывается впечатление, что в Абиссинии они не известны и что первым колесным транспортным средством в этих краях стал паровоз. После трех часов осторожной езды впереди появился город. Со стороны Харамайи он представляет собой совсем не такое зрелище, какое отмечено у Бёртона в «Первых шагах в Восточной Африке»; похоже, автор описал вид со стороны сомалийского побережья – как будто город стоит на господствующей высоте; но мы обнаружили, что он раскинулся под нами коричневой заплатой неправильной формы у подножья гор. Вдали поднималась гора с плоской вершиной; абиссинцы выбрали ее своим прибежищем на тот случай, если против них поднимутся все соседи: на вершине есть пресноводное озеро и естественное укрепление, которое, по их расчетам, позволит им противостоять племени галла, пока из их собственных горных районов не подоспеет помощь. Для посещения этого места необходимо получить пропуск, подписанный местным дедейматчем.

Некоторые здания – британское консульство, заброшенный дворец Иясу V, капуцинский лепрозорий, церковь, а также виллы одного или двух индийских купцов – распространились за пределы своих стен; у главных ворот, подле маленьких горок зерна и разных сортов перца, сидели на корточках несколько женщин, образующих рынок; в городе установили временную и довольно ненадежную триумфальную арку – подарок от фирмы Мохаммеда Али в ознаменование коронации. У ворот поставили стражника; отстроили здание таможни, где нам пришлось оставить свою поклажу до возвращения – через несколько часов – начальника после обеденного перерыва.

Как и в большинстве средневековых городов, в Хараре не оказалось прямой улицы, ведущей от городских ворот к центральной площади. Вдоль стен, огибая многочисленные углы, тянулась очень узкая дорожка, которая далеко не сразу поворачивала к центру и расширялась до размеров главной улицы. По обеим сторонам этого узкого прохода стояли пришедшие в запустение дома – груды камней и щебня, одни заброшенные, другие подлатанные листовой жестью и служащие загонами для коз или домашней птицы, нередко бесхозные. Подобно многочисленным прокаженным, которые загнивали от стоп и кистей, город, казалось, умирал с краев; при этом в центре бурлило движение и веселье.

В Хараре есть две гостиницы, они носят звучные имена «Золотой лев» и «Бельвю»; обе широко известны своей непригодностью для проживания европейцев. Все мои сомнения в плане выбора одной или другой разрешил при нашем повороте на главную улицу некий толстячок в черной ермолке: он перехватил узду моего мула и направил меня к «Золотому льву». За время нашего краткого пребывания в городе я прикипел к этому человеку. Оказалось, этот редкостный добряк – армянин по фамилии Бергебеджян; он словоохотливо говорил на странном французском, и я с большим удовольствием выслушивал все его суждения; думаю, из всех известных мне людей он остается наиболее терпимым, лишенным каких бы то ни было предрассудков и предубеждений расового, религиозного, нравственного или любого другого свойства; пятна принципиальности не замутняли его рассудок, представлявший собою обособленное прозрачное озеро спокойных сомнений: если время от времени его гладь и нарушали всплески каких-либо предписаний, они не оставляли ряби; размышления скользили по этой поверхности во все стороны, но не могли ее деформировать.