Степной десант. Гвардейцы стоят насмерть! - Сергей Нуртазин

«Ишь ты, никак зверюга победную песню поет», – подумал Николай.

Пошли дальше, вскоре в темноте показался тусклый огонек. Селиванов остановился, поднял руку. Знаком подозвал к себе Манджиева, шепотом спросил:

– Что это?

– Здесь кошара должна быть.

– Надо бы разведать, кто там хозяйничает. Может, поживиться чем получится. Боюсь, без воды и съестного мы до наших недотянем.

– Главное, чтобы там собак не было, а то получится, как в прошлый раз, когда у немцев кухню угнали…

Собак не было. К кошаре подобрались без шума. Залегли рядом с загоном. Внимательно слушали звуки, всматривались в темноту. На фоне темного ночного неба едва разглядели силуэт длинного низкого здания, под односкатной крышей которого тусклым красноватым световым пунктиром выделялись четыре узких оконца. Кошара. К ней притулился навес, под которым стояли лошади. Ветерок принес запах их пота и свежего конского навоза, чуткий слух разведчиков уловил фырканье животных и шаги у ворот. Из кошары доносились голоса людей. Говорили на калмыцком и русском языках. Селиванов наклонился к Вострецову, шепнул на ухо:

– Посмотри, сколько под навесом лошадей?

Гришка уполз в темноту и вскоре вернулся с добытыми сведениями.

– Шесть и верблюд.

Селиванов прикинул, что легионеров должно быть не более семи. Один на часах. Значит, в кошаре шестеро. Что ж, внезапность – это половина победы.

Одна из воротных створок открылась, в полосе света показался силуэт человека с винтовкой, к нему подошел тот, чьи шаги слышали разведчики. После короткого разговора он зашел в кошару, прикрыл за собой створку. На часах остался его сменщик. Надо было действовать, пока глаза часового не привыкли к темноте. Селиванов и Манджиев переглянулись…

Часовой удивился, когда перед ним внезапно возникла темная фигура в маскировочном халате. Крикнуть он не успел. Финский нож Селиванова сделал свое дело. Тело аккуратно положили на землю, подбежали к воротам. Гришка рванул створку на себя, Селиванов и Манджиев ворвались в кошару с криками: «Хенде хох!» и «Руки вверх!»

Легионеры сидели вокруг костра, над которым висел котел с бурлящим варевом. Соблазнительный запах мясной похлебки, перемешанный с запахом дыма и овечьего помета, заполнял кошару, но разведчикам сейчас было не до запахов. Оторопевшие от неожиданности легионеры быстро пришли в себя, один из них метнулся к винтовке, другой бросился на Селиванова. Заговорили автоматы. Несколько коротких очередей, и все затихло. Когда Гришка зашел в кошару, из шестерых легионеров в живых осталось только двое: старик в халате и лисьей шапке и раненный в ногу щуплый юнец в немецкой форме. В неосвещенном углу кошары послышался тихий шорох. Разведчики мгновенно обернулись на звук, приготовились стрелять. Их остановил хриплый голос:

– Не стреляйте! Свои!

Селиванов, не опуская оружия, приказал:

– Выходи на свет, кто есть.

Тот же хриплый голос ответил:

– Не можем. Связанные мы.

Селиванов вытащил фонарь, направил в угол. Луч света осветил сгрудившихся в углу людей в шинелях, гимнастерках и ватниках. Их было семеро. Двое из них в гражданском. Селиванов увидел, что у всех связаны руки и ноги.

– Кто такие?

– Пленные мы. С нами местных двое.

Манджиев подошел к пленным. Двое гражданских оказались калмыками.

– Откуда?

Одетый в пальто калмык снял кепку, ответил:

– Из Элисты. Меня Арсланг зовут. Был в истребительном отряде. Ранили. Когда немцы вошли в город, остался отрезанным от своих. Пересидел у родственников, когда рана зажила, решил пробиваться к Астрахани. Чуть не дошел, конный разъезд перехватил. Били, допрашивали, потом вместе с пленными отправили. Из разговора конвойных понял, что нас ведут обратно в Элисту, в лагерь для военнопленных. А его, – калмык кивнул на соседа в ушанке и стеганом халате, – из родного хотона забрали, это значит из селения по-нашему, неизвестно за что. Один из легионеров говорил, что он заподозрен в помощи партизанам. Не знаю, так ли это. Немой он от рождения, что с него, бедняги, взять?

Пленный с хриплым голосом взмолился:

– Братцы, развяжите! Дайте попить! Вторые сутки глотка воды во рту не было. Эти сволочи измывались над нами, как хотели.

Селиванов кивнул Гришке на пленных:

– Развяжи.

Пока Гришка развязывал пленных, Селиванов и Манджиев собрали трофеи – шесть винтовок, три ножа, кинжал, шашку, револьвер, половина мешка с борцогами – обжаренными в бараньем жиру пресными лепешками, кисет с табаком, трубку, плитку зеленого чая, семь фляжек с водой. Одну фляжку Селиванов протянул пленным:

– Пейте.

Первым, растолкав остальных пленных, к фляжке приложился хрипатый. Глотнул раз, второй, поперхнулся.

Селиванов с упреком сказал:

– Ишь ты, дорвался. Куда спешишь? Никто у тебя флягу не отнимает.

Хрипатый жадно глотнул и выдохнул воздух, утер губы:

– Вы чего это подсунули?

Манджиев повел носом, подошел к хрипатому, взял фляжку, понюхал.

– Это арькэ – калмыцкая молочная водка из арьяна. – Манджиев мотнул головой в сторону мясного варева. – Водка есть, еда есть, праздновать будем, командир.

– Праздновать будем, когда немца одолеем, а пока надо освобожденных из плена бойцов накормить и самим подкрепиться. Но прежде не мешало бы с «языками» разобраться.

Селиванов подошел к старику и юноше в немецкой форме.

– Санджи, допроси их. Узнай, из какой воинской части, где она сейчас находится, кто командир, какое имели задание?

Манджиев подошел, заговорил на калмыцком языке. В разговор вмешался калмык в кепке по имени Арсланг.

– Старик не с ними. Он по пути встретился и к нам присоединился. У него лошадь с жеребенком пропали, он их искал. Парень тоже нам ничего плохого не делал, а вот этот русский, – калмык указал на убитого в черной папахе, – нас плеткой бил и велел воды не давать.

Труп лежал лицом вниз, Селиванов перевернул бездыханное тело. Убитый действительно оказался славянской внешности – курносый нос, густые русые усы и чуб, остекленевшие светло-серые глаза.

Селиванов указал недавним военнопленным на трупы.

– Унесите их подальше от кошары и закидайте травой.

Манджиев закончил допрос, обратился к Селиванову:

– Все верно, старик мирный житель, а парень неделю как на службе. Говорит, не по своей воле пошел к немцам. Заставили. Что будем с ними делать?

– Все так говорят, когда в плен попадают, а очутись у него в руках, он с тебя живого кожу драть будет… Если старик пообещает, что не расскажет о нас, то можно его отпустить. А этого, – Селиванов кивнул на юношу, – в расход.