Горячие ветры Севера. Книга 1. Рассветный шквал - Владислав Русанов
Шрифт:
Интервал:
— Охват! — заорал он, вскакивая на ноги (благо ширина толстенного сука это вполне позволяла). — Сбей его!
Помощник и правая рука главаря, сидящий на дереве напротив, стрелять мог без помех.
Однако Охват понял приказ старшего по-другому.
Растерялся, что ли? А может, напротив, какие-то свои мысли имел насчет последнего петельщика.
Он не стал стрелять, а прыгнул со своего дерева прямо на поравнявшегося с ним гвардейца.
Узкая полоса стали сверкнула навстречу.
Оружие Охвата не остановило. Со всего размаху он врезался грудью в бок коню. Огромными ручищами — в них и оглобля смотрелась прутиком — толкнул от себя…
Вороной споткнулся, упал на запястья. Всадник, не удержав равновесия, вылетел из седла. Перекувырнулся через голову, крутанулся, как черный хорь на вилах, вскакивая на ноги, и второй раз наискось рубанул Охвата через грудь. И тут же сломался сам, выронил меч, шагнул неуверенно один шажок, другой… Рухнул ничком — меж лопаток его торчала стрела Бессона.
Пока ловили коней под уздцы, заворачивали изрядно отскакавшего пленника, главарь куницей скатился с дерева и кинулся к раненому другу. Они с Охватом были родом из одного становища, вместе уходили на дурацкую войну с отрядами Властомира, вместе удрали, когда поняли, что выгоды никакой в сражениях с сидами не получат, а только смерть преждевременную и лютую.
— Что ж ты, облом эдакий, над собой учинил? — Первым делом нужно оглядеть рану, благо Ночное Око светит в полную силу.
Охват пускал черные пузыри, но сознания не утратил.
— Прости меня, дубину, Бессон. Оплошал…
— Ты что, стрелой не мог? Обниматься к нему полез!
— Замешкался… Ан и не успел бы…
Говорить ему стало тяжелее. Кровь, вытекавшая из двух глубоких, крест-накрест, ран, пробороздивших широкую грудь, быстро пропитывала одежду. Вместе с ней уходила и жизнь. Бессон с первого взгляда понял — не выжить товарищу. Много он на раны нагляделся и толк в них знал.
— Где ж я тебе курган насыплю, братка? — только и нашелся что промолвить суровый вожак лесных разбойников.
— Долю… родным…
— Хорошо-хорошо, отвезу непременно, — успокоил умирающего, а сам подумал: «Не увидать мне ни твоих, ни своих. Заказан путь в родные луга».
Вслух сказал:
— Я место отмечу. Курган потом насыплем. Знатный курган будет — обещаю.
Охват силился еще что-то сказать, но жизни в его могучем теле оставалось лишь на слабый вздох.
«Как же я теперь без тебя с этими полудурками?»
В глазах Охвата отразилась полная, ярко-желтая, как сбитое материнскими руками масло, луна. Был когда-то взгляд живой и толковый, а после смерти — ровно стекляшка, имперским торгашом привезенная. Бессон осторожно, будто бы страшась причинить боль, закрыл глаза умершего друга.
Поднялся — времени горевать и убиваться не было.
— Щербак!
Седоватый дядька, прибившийся к ватаге в начале червня, подбежал трусцой. Увидел Охвата и полез пятерней в нечесаный затылок.
— Ох ты ж дрын горелый! Как парня разделали!
— А ты что думал? Твои ж дружки — петельщики, — окрысился Бессон.
Срывать зло на Щербаке вообще-то не стоило. Уж кто-кто, а он натерпелся от трегетренских гвардейцев преизрядно. Едва удрав от вырезавших обоз, в котором он служил возчиком, остроухих, пожилой веселин, родом аж с гор Гривы, угодил в лапы к рыскавшим по тылам в поисках дезертиров трейговским карателям. По законам военного времени был обвинен в мародерстве, дезертирстве, оскорблении короны и еще стрыгай знает в скольких преступлениях. Повезло Щербаку, что сразу на кол не посадили — возили по свежесформированным частям на показ. Для острастки новобранцев. Однажды ночью веселин уполз от задремавших часовых. Веревки он несколько дней до того перетирал. Добрался до коней, а там — ищи ветра в поле. Уже позже встретился с ватагой Бессона.
— Ладно, старый, не бери к сердцу, — пробормотал главарь, поднимаясь с колен. — Ты ж пойми, мы с ним как братья… Были.
— А я че? Я ниче… — Щербак тем и пришелся по душе всем разбойникам, что обид никогда не держал. — Да примет Мать Коней его душу.
— Да примет, — согласился Бессон. — Думаю я, она уже подобрала для него тело хорошего жеребенка. Сильного и храброго.
— Он того стоит, — добавил Щербак.
— Возьмешь парочку ребят, ну хоть Добреца с Жилой. Схорони его. Да место приметь. Я не я буду, коль курган над ним не насыплю.
— Не сумлевайся, старшой. Все сделаю.
Бессон и не сомневался. У Щербака слово — кремень. Сказал — сделает.
Бросив последний взгляд на тело погибшего друга, вышитую безрукавку, пропитанную кровью, задранную к луне русую бороду, главарь отправился смотреть добычу.
Трофеи оказались знатные. Только с души от них воротило при одном воспоминании, какой ценой добыты. Однако место свое в ватаге Бессон занял не потому, что грустил о павших, а потому, что думал об уцелевших.
Шесть мечей. Подспорье немалое. Одна беда — никто толком орудовать ими не умел. Лук — вот помощник живущего ночным промыслом. Копье — к ним веселины с детства привычны. Ну, топор там, дубина.
А меч — оружие благородное. Их лучше продать. Точно. Если есть какие клейма, напильником соскрести и продать.
Из кольчуг уцелели пять. Ту, которую пробила стрела Бессона, тоже можно залатать. Броню продавать никто не собирался — самим пригодится. Случаи, они всякие бывают. Была бы сегодня на Охвате железная рубашка, глядишь, и выжил бы. Удары-то вскользь пришлись.
Шлемы, сапоги, кинжалы, всякая мелочь из вьюков приседельных — это не в счет. То есть, конечно, пригодится, но большой нужды в них никто не испытывал. Для продажи тоже товар плевый.
А вот кони!
При взгляде на них у Бессона сладко заныло сердце. Как же давно не видел он хороших коней! Те клячи, что доставались им от разграбленных купеческих обозов, вызывали у него презрение с изрядной долей отвращения. А эти были хороши. Ничего не скажешь. Ни к чему не придерешься. Все в меру. Копыта крепкие, такие и в слякоть не расслоятся. Кость широкая, но не чересчур. В телегу запрячь можно — не загнется с натуги, но и в дальнем походе под седлом, когда сутками идут воины то рысью, то шагом, не подведут. Головы сухие, малость горбоносые. Не иначе как к местной трейговской, слова доброго не стоящей, породе кровушку веселинских скакунов прилили.
Похоже, давняя мечта главаря начинала сбываться.
Хотел он сколотить летучий отряд. Такой, как у остроухих, что приходят в Левобережье позверствовать, потешить натуру кровожадную сладкой местью. К примеру, у Мак Кехты, сидки злобной, беспощадной.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!