Оставайтесь на нашем канале - Владимир Кузьмин

— Да не шучу я. Можно сказать, и не привираю. Я тут в аварию угодил! Чудом жив остался!

— Валька! Ты с подробностями рассказывай. А то ж мы тебя уже похоронили, можно сказать.

— А! Так вам уже накляузничали! Подробности, говоришь? Багаж у меня пропал. В аэропорту. Ну я всех, кто со мной прилетели, на экспедиционном «уазике» отправил, сам ждать остался. Нашли. Я уж собрался в гостиницу, а тут оказия. Попутка, в смысле. Но до места мы не доехали, сползли на повороте — там вроде подмыло край или ещё чего — и опрокинулись. Еле живы остались. Я так всю ночь то ли в бессознанке, то ли под наркотой медицинской провалялся. Очнулся, дай, думаю, позвоню, а то ребята узнают от кого чужого, решат, что помер. Но вы уже поминаете, значит? И без меня? То есть понятно, что меня без меня… Совсем не соображаю. Премию-то дали?

— Валька! Я тебя сейчас по телефону добью! — заорал Арон и даже кулаками замахал. — Ты что, про экспедицию вашу не слыхал?

— А что с ней?

Арон рассказал. Валентин на том конце провода заскрежетал зубами. Дальше разговор пошёл и вовсе сумбурный, междометий и ругани в нём было больше, чем смысла. И прервался он неожиданно. Видимо, у Валентина закончились деньги на счету.

— Алло! Алло! — несколько раз прокричал в трубку Артём Николаевич. Потом бросил её обречённо. — Умер он там, что ли?

— Дождёшься от него! Это я сейчас тут загнусь! — Арон схватил со стола бутылку и забулькал из горлышка так громко, что на столе звякнули друг о друга стаканы. Потом он схватил тот самый кусочек хлеба и целиком засунул себе в рот. — Жрать хочу! Пошли куда-нибудь, где жареных слонов целиком подают.

И потопал к выходу. Оставшаяся троица с интересом дождалась, когда он выйдет в коридор и вернётся обратно.

— Скоты! Не могли сказать, что я без штанов?

Смеялись они долго. Даже дежурная заглянула.

Лёшка так и не вспомнил, когда у него в груди появилась колючая ледышка, но понял, что она от этого смеха растаяла.

— Фу на вас, — наконец смог произнести Арон. — Тёмный, там на донышке вроде осталось? Давай за Вальку по пять граммов. За настоящего мужика, хоть он порой и любит прикинуться меньшинством. Надо сказать, что в этот раз ему удалось как никогда прежде. Но мы не станем произносить грубых слов, ибо… Ох, чего меня всё несёт в дебри словесные?

Принцесса Афина шла так, как подобает ходить принцессам — подбородок чуть вскинут, глаза смотрят прямо, руки слегка приподнимают пышный подол бального платья, ноги ступают уверенно. Именно так должно ходить принцессам в день своего совершеннолетия.

Если немного скосить глаза, можно увидеть свиту и караул. Справа, точно так же вскинув голову и глядя прямо перед собой, шагает Серхио. Идущий по правую руку от него Лёхша, смотрит себе под ноги. К тому же идёт в одном ряду с Серхио, хотя ему положено находиться на полшага позади. Но кавалер Лёхша Герейро никогда не был педантичен в соблюдении этикета, а уж в такой ситуации этого от него требовать никто бы не посмел. Левее семенит Таля. Она всегда семенит, всегда кажется, что она не поспевает за другими. Это при её-то росте! Ещё видно первых из двух дюжин сверкающих латами, с оружием наизготовку гвардейцев, двумя колоннами сопровождающих принцессу и её свиту.

Остальных членов свиты можно было бы увидеть, лишь обернувшись назад, но именно этого Афи делать не желала. Мощные прожектора не столько освещали путь, сколько слепили глаза, но она упрямо шла с высоко поднятой головой.

Через три сотни шагов свита вошла в тень, и яркий свет перестал бить в глаза. До этого мир делился на две части: ослепляющее освещённую вблизи и погружённую в абсолютную бархатную черноту там, куда не дотягивались своими лучами прожектора. Сейчас, когда прошло несколько мгновений и глаза приспособились к смене освещения, стали видны серые, кое-где выщербленные плиты посадочного поля и громада звездолёта.

Принцесса вдруг подумала, что никогда ещё не ходила по этому полю вот так — без ковровых дорожек, без строя почётного караула вдоль них, без маршей и гимнов, исполняемых оркестром, и никогда она не шла к звездолёту в бальном платье.

Да и звездолёт был совсем не похож на роскошные пассажирские лайнеры или императорские яхты, блистающие обшивкой и ласкающие взгляд изяществом обводов.

Большой линейный корабль более всего походил на опрокинутую чашку трёхсотметровой высоты и чуть меньше в диаметре. Ручкой «чашки» мог бы послужить пристыкованный к борту корабля-матки корабль меньшего размера. Кажется, крейсер — Афи не могла точно определить это, потому что часть его скрывалась в недрах стыковочного узла линкора.

Срезанная верхушка громады корабля была не видна с близкого расстояния, а боковую поверхность уродовали многочисленные наросты орудийных башен, ниши стыковычных узлов, пустые выступы причальных блоков и множество надстроек иного, чаще всего непонятного, назначения.

Вдали взревело — стартовала ещё одна махина, почти неразличимая в черноте ночи.

Пандус, ведущий внутрь корабля, мог сравниться размером с небольшой городской площадью. Принцессу и её свиту подвели к его правому краю, оборудованному эскалатором, и уже через минуту все оказались в гигантском пространстве грузового причала линкора. Сойдя с эскалатора, Афи не удержалась и обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на покинутую столицу.

Город Трёхсот Башен, непривычно тёмный, был бы вовсе неразличим, если бы не густо усыпанное яркими звёздами небо. Ещё несколько часов назад с орбиты этот город казался яркой спиральной галактикой, по прихоти кого-то очень могущественного опущенной на поверхность планеты. Сейчас там не было видно ни единого лучика света. Город Трёхсот Башен был пуст.

Лишь в самой высокой, самой красивой башне, расположенной в самом центре столицы оставались два человека. Король и королева. Отец и мать Афи. Они остались, чтобы дать возможность всем остальным — своей дочери, подданным, друзьям и даже недругам, представителям дружественных и не очень держав, собравшимся на праздник, всем жителям города, — покинуть его до того, как он перестанет существовать. Афи знала это из докладов военного начальства. И сама чувствовала приближение неизбежного. И было в ней ещё одно, куда более жестокое и страшное предчувствие — предчувствие гибели родителей. Это предчувствие и заставило её оглянуться и до боли в глазах всмотреться в брошенный город. Ей показалось, что взгляд, пронзая темноту, мог различить каждую из башен.

В этот миг погасли звёзды, во мраке явилось серое облако, и город начал таять. Так тают и оплывают восковые свечи, если поставить их в жаровню. Это могло означать лишь одно — её родители исчерпали свои силы до последней капли.

Башни города таяли, превращаясь в бесформенные комья. Не было ни грохота, ни визга корёжащегося металла, скрежета или любого другого звука. Не было всполохов огня или облаков пыли. Тихо и буднично. Был город — и вдруг его не стало.