Явление - Дидье ван Ковелер

Каждую ночь, сидя в кабинете, днем занимаемом монсеньором Марчинкусом, Дамиано тщательнейшим образом изучал счетные книги, находил следы мошенничества, подложные документы, свидетельства отмывания денег и их оттока в банки стран, именуемых налоговым раем. Каждое утро, ровно без четверти пять, в момент пробуждения Папы, он поднимался в его покои, чтобы за чашкой кофе отчитаться о проделанной за ночь работе. Доверие, оказываемое ему Иоанном Павлом I, и их общее стремление в корне изменить порядки Ватикана, вынудить его отказаться от бесполезной роскоши, биржевых спекуляций, тайных связей с мафией и явного лицемерия, давало этим двум уроженцам североитальянской горной Венеции обманчивое ощущение того, что торжество евангельского учения над торговцами, занявшими храм Божий, было все еще возможно.

Так продолжалось до одиннадцатого дня, когда без четверти пять епископ Фабиани обнаружил Папу отравленным, сидящим на постели. Он тотчас вызвал кардинала-госсекретаря, который первым делом взял с него клятву молчать, прямо у него на глазах спрятал в карман таблетки от пониженного давления с ночного столика, следом за этим забрал завещание понтифика, изъял из письменного стола все бумаги, касающиеся эпохальных декретов, которые тот собирался огласить, и приказал немедленно приступить к бальзамированию тела, чтобы избежать вскрытия. Всему миру было объявлено, что Папа, правивший тридцать три дня, скончался от сердечного приступа, вызванного непомерным грузом возложенных на него обязанностей. Это он-то, отличавшийся завидным здоровьем и собиравшийся в корне реформировать Церковь, дабы она вновь встала на путь Господень. За несколько часов суть намерений и образ Иоанна Павла I были нарочито искажены и обращены в прах. Остался лишь необразованный и стеснительный глупец, беззащитный простофиля, уже не справлявшийся с миссией, отведенной ему небесами, с которым меня до сих пор и отождествляет Дамиано, чем я бесконечно тронут. Чтобы заручиться его молчанием, занять его и отрезать от внешнего мира, госсекретарь, подтвержденный в своей должности, устроил все таким образом, чтобы новоизбранный понтифик пожаловал неудобному свидетелю кардинальскую шапочку и владение Секретным архивом, этим подземным бункером в семьсот квадратных метров, созданным для защиты как от загрязненного воздуха римских улиц, так и от возможного ядерного взрыва наследия человечества: трехсот тысяч манускриптов и секретных архивов Ватикана.

Не знаю, что правда в воспоминаниях Фабиани, что ложь, что в своей бесконечной преданности он скрывает, что подтасовывает, но единственное, о чем я сожалею, так это о том, что у Папы Бедняков, как он сам себя именовал, не хватило времени позаботиться о моей участи. Смог бы я предупредить его о готовящемся против него заговоре, если бы за те четыре недели, проведенные в Ватикане, он нашел время ознакомиться с запросом, погребенным под стопками бумаг Павла VI, за подписью епископа Мехико, о причислении к лику блаженных Хуана Диего, смог бы я спасти ему жизнь, как, возможно, спас Натали Кренц в мебельном отделе «Еl Nuevo Mundo»?

Но сейчас, в этот миг, Дамиано, я хочу, чтобы ты позабыл о 29 сентября 1978 года, хочу, чтобы вернулся в сегодняшний день, в март 2000 года, чтобы наконец принял решение и воспользовался визитом префекта, возглавляющего мой процесс, чтобы объявить о назначении твоего нового эксперта. Умоляю тебя, соберись с мыслями! Освободи для меня место в твоем сознании, мне кажется, твои воспоминания все глубже засасывают меня, и я растворяюсь… Забудь об этом мошеннике Марчинкусе, восстановленном во главе банка Ватикана и осыпанном почестями Иоанном Павлом II, забудь, как под видом повышения тебя заточили в этот склеп, забудь о своей обжигающей ненависти к Луиджи Солендейту, в свое время спасшему тебя от верной смерти, поручившись за твое молчание, забудь о прошлом, чтобы посвятить себя моему будущему.

Пусть в твоей душе вновь пробудится сострадание ко мне, Дамиано, умоляю тебя… Я несчастен. Я боюсь. Я так сильно верил в Натали, и вот опять оказался наедине с тобой, не уделяющим мне ни малейшего внимания. Мне кажется, что ты затеваешь какое-то новое дело, меняешь тактику, что моя участь уже не занимает тебя как раньше, что связь между нами ослабевает, что вскоре мой образ окончательно сотрется из твоей памяти… Что же я должен сделать, чтоб ты вновь услышал меня, чтоб провидение, как прежде, соединило наши мысли? Тронуть чувствительную струну в твоем окаменевшем сердце еще одним актом раскаяния? Неужели я недостаточно каялся? Я прекрасно знаю, что заслужил тот ад, в котором горю сейчас. Моя самая большая мечта, заветнейшее желание всего моего существования было исполнено: все вокруг меня осталось неизменным. Я прекрасно знаю, что Пресвятая Дева компенсировала отсутствие моей жены, в течение семнадцати лет даруя мне лучшее лекарство от одиночества, стирающихся воспоминаний и пролетающего времени: неустанно благодаря неугасающему вниманию ко мне и моей собственной восторженности заново переживать посредством волшебства рассказа крестную минуту целой жизни. Она ведь предупреждала меня со своего утеса на Тепейяке: «Я щедро вознагражу тебя за оказанную мне услугу». И впрямь, рассказывая каждый божий день все новым богомольцам о явлении на холме и чуде с розами, я ощущал себя полезным, и это давало мне иллюзию собственной неуязвимости и было столь приятно. Я тогда и не мог предположить, что ее милость выйдет за пределы моего земного воплощения. Неужели желание остановить ход времени, вернуть его вспять и жить одними воспоминаниями было во мне сильнее стремления воссоединиться с моей возлюбленной на небесах? Людям следует быть осторожней в своих желаниях, ведь даже наши самые потаенные мечты могут сбыться. Иногда это оборачивается радостями, иногда – невзгодами, а смерть лишь подтверждает сделанный жизнью выбор.

Над бронированной стеной мигает лампочка. Дамиано опускается в кресло, ногой нажимает на кнопку управления раздвижной дверью лифта. В зал с сейфами входит прямой как жердь кардинал Солендейт в отороченной сутане, с огромным наперсным крестом, болтающимся над красным поясом подобно подвеске, и с лошадиным лицом, обрамленным темными волосами и не выражающим никаких страданий, кроме сложности удержаться на своем посту.

– Вы выглядите гораздо лучше, нежели в прошлом месяце, монсеньор, – объявляет он с пренебрежительной смиренностью, заменяющей ему вежливое приветствие.

– Я, несомненно, обязан этим вам, ваше преосвященство, – отвечает Фабиани, сплетая пальцы под подбородком. – Если бы вы не направили меня на задание в Мексику, мне так бы и не представилось случая покинуть мой склеп.

– Ваш склеп! – улыбается префект с выражением снисходительного упрека. – Каким уничижающим словом вы определяете ваш привилегированный пост, которому завидует вся курия. Вы наиболее ценны из всех нас на взгляд грядущих поколений.

– И наиболее бесполезен в повседневной жизни, – уточняет хранитель мирового наследия. – Ученые у меня над головой сканируют древнейшие рукописи, а затем спускаются сюда, чтобы навеки запечатать оригиналы в сейфы. Я подписываю квитанцию о получении и утверждаю неизвестный мне шифр. Это не привилегированный пост, это скорбный труд.

– Полно вам, ваше преосвященство… Какое, должно быть, упоение для такого библиофила, как вы, жить в окружении таких сокровищ… Кодекс бенедиктинцев, Первое послание святого Петра, рукопись «Божественной комедии», каллиграфически переписанная Боккаччо, эскизы Да Винчи, первая рукопись «Романа о розе»…