Кодекс чести - Сергей Шхиян

Мимо, не заглянув в беседку, прошли, громко разговаривая, три мужика. Когда их голоса стихли, я встал с дивана, но Елизавета Генриховна опередила меня и легко выскользнула наружу. Я, слегка разочарованный, вышел вслед за ней. Мы медленно пошли по аллее, беседуя о разных пустяках. Любопытно, что ни о ее муже, ни о моей жене разговор как-то не заходил. Мы, не сговариваясь, начали избегать этой темы.

Время близилось к обеду и, проводив спутницу в ее комнаты, я, чтобы скоротать время, зашел в бильярдную к знакомому маркеру. Сто рублей, которые я вернул ему за выигранную партию, сделали хитрого мужика моим лучшим другом.

Мы сердечно поздоровались и разыграли несколько партий. О денежных пари маркер больше не заикался. Теперь его интересовала только мой стиль игры. После нескольких победных партий, я распрощался с ним и отправился в большой дом обедать.

Обед проходил при большом сборе местной знати. Сергей Ильич второй раз вышел на люди. Я скромно поместился в конце стола и наблюдал за подхалимскими вывертами чиновников допущенных «к телу» владыки. Картина на свежий глаз была весьма и весьма поучительная.

Наша долгая прогулка с Елизаветой Генриховной была замечена, но на первый раз не вызвала нареканий. Миледи вышла к столу в традиционно черном платье и вела себя совершенно естественно. Сидели мы довольно далеко друг от друга, и общаться не имели возможности.

Антон Иванович продолжал настойчиво ухаживать за Анной Семеновной, кажется довольно успешно.

Во время торжественного обеда на такую мелкую сошку, как мы с предком, никто не обращал внимания. У присутствующих были свои интересы и приоритеты, сходящиеся к вершине стола. Каждый старался привлечь внимание шефа к своим душевным страданиям во время его болезни. Сергей Ильич, видимо привыкший к всеобщей любви, благосклонно слушал признания своих подчиненных.

Рядом со мной сидел какой-то титулярный советник, которому никак не удавалось обратить на себя высокое внимание, что его очень огорчало.

— Ваше высокопревосходительство-с… — несколько раз начинал он, но каждый раз более шустрые и удачливые подхалимы его перебивали, и тайна его любви к губернатору так и не была услышана и оценена.

— Всё, знаете ли, интриги-с, — печально поделился он со мной своей бедой. — Как если человек честный и преданный, так беда-с, обойдут-с, и пропадешь ни за понюх табаку-с.

Где-то к середине обеда, губернатор вспомнил обо мне и, найдя глазами, предложил тост за «своего спасителя».

Все охотно выпили, как охотно пили за всё, что тостировал граф. Мой титулярный сосед, увидев такое ко мне внимание, совсем заиндевел и начал так отчаянно льстить, что мне стоило большого труда не послать его куда подальше.

После затянувшегося обеда большинство гостей осталось на грядущий ужин. Мне всё это порядком надоело, и я отправился к своим заброшенным приятелям. Встретил меня Иван, дуреющий от скуки в своем лакейском ничегонеделанье. Мой приход его обрадовал, и мы по-приятельски распили прихваченную в буфете бутылку.

В закуток, где мы с ним засели, периодически заглядывали дворовые, но при виде «барина» тут же исчезали.

Часам к семи вечера вернулся Костюков. Он обрядился в мещанское платье и очень неплохо играл свою роль. Мы втроем довольно быстро усидели губернаторскую бутылку водки, и я послал дворового мальчишку за следующей. Однако вместо бутылки в людскую явился дворецкий с просьбой графа пожаловать в большой дом.

Сергей Ильич ждал меня в кабинете. Кроме него там находилось еще три лица из ближайшего окружения. Я встревожился, увидев их озабоченные лица — решил, что возникли какие-то осложнения, связанные с Алей или со мной.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

— Да, — хмуро ответил генерал, — при смерти вице-губернатор Позняков, мне только что сообщили.

— Что с ним?

— Расшибся. Понесли кони, и его карета перевернулась. Ты уж, голубчик, постарайся, порадей, жалко хорошего человека.

— Пусть готовят экипаж, я только схожу за инструментами.

— Всё уже готово. Поторопись, голубчик, очень обяжешь. Позняков человек многодетный, помрет, пятеро деток сиротами останутся.

Я быстро вышел вслед за провожатым, и через пятнадцать минут мы были в доме больного.

Ничего особенно ужасного с ним не случилось: сотрясение мозга и закрытый перелом голени. Тем не менее, провозился я с раненым далеко за полночь. Всё это время сопровождавший меня чиновник по особым поручениям сидел с женой и старшим сыном вице-губернатора, вполне по-человечески ободряя их.

— Доктор, может быть, вы останетесь с ним на ночь? — попросил чиновник, когда я вышел от больного с известием, что если не будет осложнений, он скоро оправится.

— Не стоит его зря беспокоить, — отоврался я, чтобы попусту не торчать всю ночь у одра контуженного. — Пусть с ним побудет кто-нибудь из дворни, если будет ухудшение, то пришлите за мной.

Порученец согласился с моими доводами и отвез меня в губернаторский дом. О назначенном свидании я, закрутившись с больным, позабыл. Простившись с провожатыми, я пошел к себе в гостевой флигель. Было довольно поздно, около двух часов ночи, и все давно спали. Стараясь никого не беспокоить, я тихонько прошел в свои комнаты, быстро разделся и собрался лечь, когда тихо скрипнула входная дверь и в мою гостиную проскользнула женская фигурка в свободном шелковом пеньюаре и ночном чепчике.

— Алексей Григорьевич, — сказала шепотом миледи, — я только пришла вам сказать, что не смогу принять ваше предложение и не смогу быть у вас этой ночью.

— Я вас прекрасно понимаю, дорогая Елизавета Генриховна, — ответил я без тени улыбки. — И не смею настаивать на вашем присутствии. Присаживайтесь, пожалуйста. Мы сейчас всё обсудим.

— Нет, нет, я пойду… Я пришла, собственно затем, чтобы вам это сказать. Вы уже собрались спать, и не совсем одеты…

«Не совсем» было подмечено неточно, вернее было бы сказать «совсем не одет». Возможно, потупившая взор миледи Вудхарс этого не заметила.

— Если вас смущает мое неглиже, то я потушу свет, — сказал я и задул свечу.

Комната погрузилась во мрак, и я почувствовал себя значительно комфортнее.

— Будьте любезны присесть.

Я нашел в темноте руку Елизаветы Генриховны и, преодолев слабое сопротивление, усадил на диван. Тонкие пальцы слегка дрожали в моей руке.

— Я, право не знаю, вы Бог весть что можете про меня подумать… Я пообещала, потому и пришла… У вас в комнате не так слышно соседей, и потому мы можем без обиняков объясниться. Почему вы ничего не говорите?.. Мне, право, конфузно… Зачем, зачем вы меня раздеваете?!..

Что мне было ответить? Я как водится, сморозил какую-то глупость, так как мысли были заняты отнюдь не поиском глубоких и содержательных фраз… Впрочем, их, кажется, от меня и не ждали. Миледи, не выдержав долгого копания в своих воздушных, но очень запутанных для непосвященного, одеждах, помогла мне освободить себя от них…