Это твоя жизнь - Джон О'Фаррелл

Нэнси обрадовалась за меня меньше, чем я предполагал.

— Тебе вроде бы на телевидении здорово понравилось, — сурово сказала она.

— Гм, ну, в общем, да, захватывающий был вечер.

— А Стелла Скривенс целовала всех лауреатов или только тебя?

— Она радовалась моей победе. Это же вечеринка шоу-бизнеса, там все целуются.

— Точно. Похоже, она весь вечер держала тебя за руку и хохотала над твоими шутками.

— Нэнси, мы с тобой расстались почти десять лет назад. Почему тебя волнует, что Стелла Скривенс или какая-нибудь другая женщина меня целует?

— Да, но мы ведь все еще друзья, не забывай. И как твой друг, я считаю, что ты не должен флиртовать с этой ходячей куклой Барби. У нее только полгода как муж умер.

— А я и не флиртовал. Я ее утешал. Вот и в «Сан» так написали.

— Я просто знаю, что ты себе и получше ее найдешь. Это я тебе говорю как друг.

Я пригласил всех приятелей обмыть награду, но вечер не удался. Когда Дэйв заметил: «Статистически, в Китае не так уж и много народу», все просто кивнули и согласились с ним. А через час Норман сказал мне:

— Я проиграл финал конкурса воздушных гитаристов, если тебе интересно.

— Ох, Норман, вот жалость. Боже, а я совсем забыл.

— Да неважно, — пробормотал он, хотя ясно было, что важно.

— Уверен, ты был лучше всех.

— Нет, я сам виноват. Просто запаниковал. Наверное, я выглядел смешно.

Судя по всему, Панда считала, что Норман заслуживает второго шанса, и просила судей разрешить ему реванш. Крис рассмеялся и сказал:

— А зачем ему? Гитара-то дрянь.

После награждения со мной стали происходить захватывающие вещи, но я чувствовал, что не могу поделиться с друзьями. Новые интервью, фотосъемки, статьи. Газеты хотели знать не только, что у меня в холодильнике, а где я ем, какая у меня комната, как я провожу день. Все телережиссеры враз загорелись оригинальной идеей записать Джимми Конвея в штат своих пилотных проектов. Меня звали обедать разные шишки. Хотя я ничего не заработал, зато за пару недель сэкономил на питании целое состояние и набрал килограмма четыре веса. Никто не мог понять, почему я не сделаю исключение хотя бы для него и не скажу по секрету, где состоится мое следующее выступление, но я хранил верность своим принципам партизанской эстрады, и моего графика не знал ни один человек. В итоге ряд телевизионных заправил оказались вынуждены регулярно посещать эстрадные клубы в надежде застать мой прославленный номер. Увы, похоже, им все как-то не везло. Зато они заметили несколько перспективных юмористов и предложили им первые контракты на телевидении.

Один-два продюсера усомнились в моей решимости не выступать на телевидении, и я объяснил, что это касается только моего эстрадного материала. Если они хотят, чтобы я принял участие в игровой программе или в состязании звезд по выживанию, я буду более чем счастлив им угодить. У меня взяли интервью для ностальгических клипов с названием «Раньше все было так нело-о-овко…», и после эпизода, где Дэвид Соул[47]спел «Не бросай нас, милая», появился я и рассказал ностальгический анекдот о временах панка. В общем-то, я слишком молод, чтобы помнить панк-рок, но на моем участии настояли, потому что те, кто реально помнит панк, уже слишком стары и не понравятся целевой аудитории. Вот я и сидел перед камерой, выдавая готовые фразы, — по-моему, очень забавные:

— Поп-музыка сегодня… — тут я вздохнул, — совсем не то, что панк-рок, который слушали мы. То есть теперь слова можно разобрать. И у песен есть даже мелодия…

Продюсерша, бравшая у меня интервью, на шутку не отреагировала, а просто заглянула в блокнот и спросила:

— Вот чего, Джимми. Вы могли бы сказать, вспоминая старину, что уже тогда казалось, будто больше нет героев?

— Э-э, ну вроде бы, наверное, — ответил я, слегка разочарованный, что мои домашние заготовки никому не нужны.

— Не забудьте, в последней редакции моих вопросов не будет.

— Ясно, прошу прощения, — и я перевел дыхание. — Вспоминая те времена, я думаю, что и тогда нам казалось, что уже не осталось образцов для подражания, что верить не во что, словом, что все герои перевелись.

А в трансляции эту мою фразу пустили под песню «Больше нет героев» группы «Стрэнглерс»,[48]и больше меня не показывали. Продюсерша пыталась заставить меня праздно порассуждать, как мы жили «без будущего», про «нужно что-то менять» и как трудно было пережить «заскоки юности», но потом вдруг заподозрила, что я решил за ней приударить, когда хотел рассказать историю, которая заканчивалась фразой «А я ему и говорю: „Да, сэр, я танцую буги!“».[49]

Я посмотрел себя в программе и решил, что по крайней мере я не так жалок, как большинство других «знаменитостей» на этом шоу. Кто все эти люди? — ожесточенно думал я, проматывая присланную мне кассету. О половине из них я в жизни не слыхал. Наверное, анонимным типом под диктовку можно и не быть, если появляться на публике как можно чаще: тогда я стану слегка известным типом под диктовку.

Я принял участие в дискуссии в прямом эфире утренней программы. Истощение запасов трески в Северном море подсказало нескольким бульварным газетам статьи о том, что традиционная для британцев жареная рыба[50]может навсегда исчезнуть, и они решили, что как раз здесь-то и пригодятся мои знания. Ассистентка режиссера объяснила мне по телефону, что поскольку они пригласили трех серьезных экспертов, то подумали, что Джимми Конвей с его знаменитым рыбным номером сумеет оживить беседу. Так я оказался в зеленой студии рядом с консерватором из палаты лордов, бедолагой тральщиком, который приехал в Лондон из Халла,[51]и голландским депутатом от партии Зеленых в Европарламенте. Там же сидели разные гости по другим вопросам, листали утренние газеты и опустошали бесчисленные чашечки кофе. Посла Эфиопии спросили, где его скейтборд, но другая ассистентка вступилась за него: «Нет, это голод, а скейтборд сейчас гримируют». «У вас атом? — спросили у голландского парламентария, но тут же спохватились: — Нет-нет, простите, у вас ведь только рыба, да?» Нам прицепили микрофоны и, пока шли новости и прогноз погоды, быстро рассадили на диванах, а потом ведущая сказала: «Неужели зажарили всю треску? Со мной в студии четыре человека, которые обсудят конец великой британской традиции». Я сидел и ждал, пока ведущая у меня что-нибудь спросит, а оба политика тарахтели без умолку, и наконец она обратилась ко мне: «Джимми Конвей, а что вы об этом скажете?» И я возвел очи горе и сказал: «Треска! Короче, вот несуразная рыба! Так и прет в трал, и такая вкусная. За миллионы лет, которые потрачены на эволюцию, можно бы и догадаться, что не надо быть таким вкусным, верно? Так что, треска, вымрешь ты. Ну и кто тут виноват? Смирись и уступи место!»