Лед Бомбея - Лесли Форбс

Приехав в Бомбей, тем же вечером я позвонила сестре, и Таскер сообщил мне, что мистер Проспер и мисс Миранда вернулись из больницы, Миранда чувствует себя хорошо, но спит.

– Она очень сожалела по поводу того, что не смогла встретить вас на студии, и попросила передать вам в том случае, если вы позвоните, что приглашает вас завтра утром в 8.30 в бассейн «Брич-Кэнди».

– Передайте ей привет от меня, когда она проснется, и спросите... – Прошло слишком много времени с тех пор, как я в последний раз проявляла беспокойство по поводу кого-то из родных. У меня уже очень давно не было семьи. И теперь мне приходилось быть осторожной в выражении чувств, от чего у меня возникало ощущение, словно я зачем-то надела любимые туфли, из которых давно выросла. – Спросите у нее – конечно, только в том случае, если она будет себя нормально чувствовать, – сохранились ли у нее те снимки городской студии Проспера, которые она сделала, когда в первый раз приехала в Бомбей.

Служащий отеля передал мне факс от одной моей знакомой, работающей у «Кристи» в Лондоне, с информацией об Энтони Анменне.

«Тип с безупречной репутацией, – писала она. – Галереи в Лондоне, Германии и Штатах, где он организует постоянные выставки произведений восточного искусства. Вне всяких подозрений».

Кроме того, она прислала список выставок и копий с его каталогов за прошлый год.

Я позвонила Банни Тапар с тем, чтобы узнать последние новости относительно смертей хиджр, и обнаружила, что редактор приказал ей ничего не писать на эту тему.

– Имеется в виду, до того, как вы получите какую-то новую информацию? – спросила я.

– Нет, совсем отказаться от нее, поставить точку раз и навсегда. Он сказал: «Хиджры публику не интересуют», – и добавил, что нашим читателям всегда неприятно видеть статьи на эту тему.

– А что, если вы сообщите ему, что на меня напали, когда я пыталась получить дополнительную информацию по поводу этих преступлений? – Я вкратце рассказала Банни о том, что произошло в священных пещерах. – Мне кажется весьма вероятным, что кто-то следовал за мной до самых бань колонии хиджра, чтобы заполучить книгу Сами.

– Я попытаюсь, – сказала она, но без уверенности в голосе. – Посмотрим, как он отреагирует.

Обед мой состоял из пары таблеток нурофена и горсти жевательных конфет с витамином "С". Потом я сравнила съемочное расписание Проспера с датами гибели хиджр. И... не обнаружила никаких совпадений. Может быть, я и в самом деле ищу каких-то связей, которых нет и в помине, как сказал Ашок? Моя работа ведь состоит в том, чтобы отмечать факты, а не пытаться осудить кого-то.

Но что-то не позволяло мне забыть о смерти Сами, возможно, желание противостоять всеобщему стремлению замолчать, скрыть это преступление, а возможно, и ощущение общности с ним/ней, ибо он/она был/была отверженным/ отверженной так же, как и я; он/она так же, как и я, перешел/перешла запретные границы.

Антрополог Маргарет Лоране писала, что лучшие представители ее профессии стремились помочь человеческому голосу пробиться сквозь толщу одиночества каждого отдельного человеческого существа. Стена одиночества и социальной отверженности, окружающая хиджр, показалась мне совершенно непроницаемой. В индийском обществе их роль сводится к традиционному танцу в храмах, на свадьбах и на празднествах в честь рождения сыновей, так как испокон веку считается, что благословение хиджры дает плодородие. Какой мрачный парадокс! Плодородие, даруемое импотентом; сила, исходящая от бессильного. От немужчины и неженщины.

Но каким образом бессильным удается стать сильными? Посредством таланта, шантажа, религии, секса.

Политкорректные американцы, не удовлетворившись понятием пола, выдумали слово «тендер». Пол – это то, с чем вы рождаетесь, а тендер – ваше "я", ваша социальная роль и то, во что вы ее превратили. Такая же разница, как между роком и свободой воли, между жизнью и кино. Кино переписывает жизнь и дает ей пристойный и аккуратненький хеппи-энд. Искусство дает нам возможность доказать самим себе, что мы хоть над чем-то имеем власть.

Перед тем как лечь спать, я приклеила рисунок Сами с изображением Шивы на зеркало рядом с одной из тех страничек с заметками Проспера к «Буре», которые дал мне Салим:

Главное условие для вхождения в Цитадель Алхимии – знание Великого Делания – тайных процедур и особенностей алхимической трансмутации: превращения в золото.

В Великом Делании различается мужской и женский принцип. Николас Фламель писал об этом: «Ты соединил и сочетал браком две разные природы, мужскую и женскую, и теперь они воплощены в одном теле подобно андрогину древних».

Эта фаза алхимического процесса во всех трактатах обозначается символом Герметического Андрогина.

Грийо де Живри,

"Некоторые конкретные понятия

из демонологии и алхимии", 1931 г.

Немного ниже кто-то (я полагаю, сам Проспер) добавил приписку от руки:

"Финикиец – происходит от того же греческого корня, что и феникс: то есть тот, кто возрождается из собственного пепла или из пепла своего предшественника. Принят в качестве символа в химии благодаря связи феникса с алхимией, превращением неблагородных металлов в золото. Флеб-финикиец у Элиота в «Бесплодной земле»[9]– это аллюзия на Феба/Аполлона, греческого бога солнца, в противоположность Икару, сожженному лучами солнца и никогда более не воскресшему".

В заметках Проспера было еще много всего в том же духе: рассуждения о Гермесе и Аполлоне и о многих мелких божествах, о которых я никогда и не слышала. Во всем этом я смогла найти единственную связь с Сами – день, когда Проспер сделал заметки, за неделю до гибели хиджры.

С меня хватило литературных ассоциаций. Для одного дня их было даже слишком много. Я выключила свет и закрыла глаза.

Из окна киоска, торгующего кассетами, доносилась пиратская запись все той же песенки: «Чоли кай пичайяйяй...» Под эти звуки я и провалилась в тяжелый беспокойный сон.

* * *

Во сне я плыву против течения, которое тянет меня вниз. Взглянув в темную воду, я обнаруживаю, что меня удерживает не течение и не водоросли, а рука с широким браслетом из обнажившихся костей и сухожилий вокруг запястья. А еще дальше, ниже кисти, что-то такое, что мне просто невыносимо видеть. И это не Сами. Это лицо, которое я очень хорошо знаю. Оно плывет ко мне сквозь водоросли, оно хочет забрать меня к себе.