Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

— Эдди, — сказала я ему, — слышишь, как звенят уздечки и цокают копыта? Это солдаты.

Но он наконец-то сумел «сделать все как следует», то есть заставил меня улечься на спину и раздвинуть ноги, приподняв и согнув колени, а сам навалился на меня сверху, опираясь на ладони и локти, и давай толочь меня, двигаясь взад и вперед, точно пестик в ступке. Ни он, ни я не получаем от этого такого удовольствия, какое мы получали, пока этим занятием руководила я. Хорошо хоть, после того как мы дважды сделали это по-моему (двумя разными способами, разумеется), я осталась влажной и готовой принять его — по крайней мере, я не испытываю особого неудобства, но, должна сказать, если б не я сама позволила ему это, я бы назвала происходящее не совокуплением, а насилием.

На свою беду, я научила его сдерживаться как можно дольше, и теперь это может погубить нас обоих.

— Ну же, Эдди, — кричу я (а они уже стучат в большую входную дверь нашего дома), — кончай скорее!

Как видите, я научилась говорить по-английски не хуже местных.

— Нет, черт побери! — бурчит он. — Не позволю им меня торопить, — и продолжает все так же монотонно тыкаться в меня.

Грохот все отчетливее, все ближе. Они вошли в дом. Слышен грохот бьющейся посуды. Я догадываюсь, что с большого стола на пол слетело то мавританское блюдо, расписанное зеленым и лимонно-желтым орнаментом, которым так гордится миссис Доутри. Я знаю, что рачительная хозяйка не вынесет подобного ущерба и не станет рисковать прочими сокровищами. Сейчас она кивком головы указывает солдатам путь. Они уже топают по первому пролету украшенной резьбой лестницы.

Их отделяют от нас только два пролета более узкой лестницы первая часть ее выходит из квадратного отверстия в потолке первого этажа, второй пролет лестницы упирается в порог низенькой дверцы, открывающейся прямо в наш приют любви.

Бум-бум-бум — грохочут сапоги по лестнице. Бум-бум-бум стучится Эдди в меня. Голоса, грубые, хриплые, перемежающиеся кашлем, словно камешки перекатываются, слышны уже на втором этаже.

— Он там, милорд. По той лестнице. За той дверью, мать его!

Пауза, затем раздается другой голос, чуть картавящий нормандский выговор:

— Выходи, Эдди. Мы же знаем, ты здесь. Будь умницей, выходи.

— Этот ублюдок Джон Клифорд! — шепчет мне на ухо Эдди, а затем орет: — Поди к чертям, Клифорд! — И снова мне в ухо: — Этот ублюдок меня ненавидит. Он сам мне отрежет яйца, прежде чем передать палачу.

Но даже эта мысль не заставляет его остановиться.

— Эй, парень, неси топор! — раздается снаружи.

А рядом с моим ухом:

— Его отец погиб при Сент-Олбансе[20]. Он не любит Йорков. — Эдди продолжает свое дело, приговаривая: — Сейчас, сейчас.

Снаружи вопль:

— Гляньте там, у очага в большом зале! Топот ног, они бегут сперва вниз, затем снова вверх по лестнице.

— Дай сюда! — Удар, еще удар, деревянная дверь начинает поддаваться, щепки летят прямо мне в голову, на миг я успеваю заметить блеск врубающегося в дверь топора. Затем раздается вопль торжества. Вернее, два вопля.

Снаружи:

— Е-е-есть! Прямо мне в ухо:

— Е-е-есть!

Еще одна планка отлетает от двери. Эдди скатывается с меня, рывком поднимает меня с постели — оба мы наги, словно новорожденные, — хватает сундук, стоящий у изножья постели, и с силой бьет им в потолок. Вторым ударом он ломает стропило, и в дыру между двумя балками сыплется град черепицы. Сундук по-прежнему у Эдди в руках, он разворачивается и обрушивает его на человека, пытающегося прорваться сквозь образовавшийся в двери проем. Клифорд громко кричит и, судя по грохоту, падает с лестницы. Я слышу нежный, таинственный звон и понимаю, что сундук открылся и из него на Клифорда пролился золотой поток.

Эдди уже выбрался на крышу, он протягивает руку, чтобы увлечь и меня вслед за собой, хватает меня за голое предплечье, тащит. О Шива, как здесь холодно! Я скольжу по коньку крыши сидя на заднице, а Эдди едет вслед за мной и в какой-то момент чуть не обрушивается прямо на меня. Он помогает мне подняться на ноги, и одно мгновение я радостно вбираю в себя все это ночь и звезды, сотни крыш под нами, шпили, вознесшиеся к небесам, восходящую, почти уже полную луну, серебряную ленточку реки далеко внизу, нити дыма — не во всех домах успели погасить очаги. И вновь я чувствую холод, ледяная струя воздуха врывается в мои легкие, мороз ножом пронзает голые руки и ноги.

— Вперед!

Лондонцы до смерти боятся двух напастей — чумы и пожара. Из страха перед пожаром на стенах больших домов, стоящих в стороне от проезжих улиц, закрепляют лестницы, чтобы люди могли выбраться из окон, даже из окон верхних этажей, и добраться до земли. Ближайший к нам подоконник находится на пять футов ниже, а лестница еще на три фута ниже его. Эдди лезет первым, хватаясь окоченевшими пальцами за карниз, я свешиваю с крыши ноги, и Эдди помогает мне нащупать подоконник. Стена здесь грубая, шероховатая, она царапает мне грудь. Стопам щекотно. Окно окружает рама из кирпичей, и мне удается пальцами левой руки нащупать щель между ними.

Нужно спрыгнуть. Подо мной крыша пристройки, она плоская, а не сводчатая, как крыша главного здания. В этот момент происходит несколько событий.

С улицы через ворота, ведущие во двор, входит Али. Поглядев на нас единственным сверкающим в темноте глазом, он машет нам рукой и сворачивает в конюшню. Клифорд полагаю, это именно Клифорд появляется на крыше у нас над головой и вновь скрывается в доме. Он что-то кричит, но я не различают слов. Сейчас он бежит по лестнице, окликая солдат. Из конюшни выныривает Али, он ведет на веревочной уздечке Генета. Эдди, лишь мгновение поколебавшись, спрыгивает голой задницей на спину жеребцу. Генет встает на дыбы, но Эдди, повиснув у него на шее, ухитряется подобрать поводья. В проходе за спиной Али появляются солдаты. Али отступает в сторону, а Эдди, понукая коня коленями и пятками, гонит его прямо на стражников.

Грохот оружия и доспехов, стук копыт, высекающих искры из камней, безумное ржание — и лошадь со всадником растворяются в ночи, а солдаты лишь делают вид, будто пытаются их преследовать.

Али подходит поближе и смотрит на меня искоса, снизу вверх.

— Ты простудишься насмерть, — предупреждает он и здоровой рукой помогает мне слезть, придерживая меня своей изувеченной рукой, пока я не касаюсь носками холодных камней. Тогда он стаскивает с себя вонючую старую шубу и заворачивает меня в нее.

— И этого, мой дорогой Ма-Ло, вполне достаточно для одного вечера.

Я глубоко вздохнул и очнулся. Ума была права — рассказ затянулся, но я был столь поглощен этими событиями восьмилетней давности, что перестал понимать, где я сам нахожусь. И вот я вновь оказался в саду Али — сад все такой был, — вот сидит сам Али, по другую сторону стола, в тени дерева. Кажется, он задремал. Слегка пошевелился, негромко выпустил газы, приоткрыл уцелевший глаз.