Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

– Нет, все не так, как сказал Улф, а как сказал я – и я!

Тогда царь надолго задумался. А на городской улице среди домов стояли толпой те, что плясали перед царем, и те, что подавали ему вина в украшенных драгоценными каменьями кубках. Они медлили покидать город в надежде, что царь раскается и вновь с улыбкой призовет их черпать вино, петь и плясать. Решено было лишь утром отправиться на поиски нового царства, но прежде захотелось им в последний раз взглянуть на дворец царя Эбалона. И тогда Трепещущий Лист, плясунья, зарыдала:

– Никогда, никогда больше не взойдем мы в резной зал, чтобы танцевать перед царем. Он, что внимает волшбе пророков, не станет больше следить за чудом танца, и, читая древние пергаменты, полные удивительной мудрости, позабудет наши одежды, струящиеся в Танце Мириада Шагов.

И вместе с ней Серебряный Ручей, Летняя Молния и Мечта Моря горевали, что не придется им больше радовать плясками взор царя.

А Истан, что полвека подносил царю кубок, украшенный четырьмя сапфирами, каждый величиной с глаз, простирая руки к дворцу, сказал с прощальным вздохом:

– Вся магия волхвов, и тех, что пророчествуют о грядущем, и тех, что проникают сквозь толщу настоящего, не сравнится с могуществом вина. Через маленькую дверь в Зале царей, спустившись по лестнице в сто ступеней, пройдя множество низких переходов, попадешь в прохладное подземелье, обширнее самого Зала царей. Там-то, оплетенные паучьей паутиной, покоятся бочата с вином для ублажения сердец царей Зарканду. На далеких восточных островах вырос виноград, давным-давно давший жизнь этому вину; цепляясь корявыми ветками, лоза устремлялась вверх, чтобы видеть с высоты море, и древние корабли, и людей, которых теперь уже нет на свете, а потом спускалась к земле и заглушалась плевелами. В погребе хранятся три позеленевших от времени бочонка, которых осажденный город не отдавал, покамест не перебили всех его защитников и не сожгли все его дома; в душе вина с годами лишь сильнее разгорается жаркий пламень. Как же было не гордиться мне, открывая в стародавние времена царские пиры, наливая огненный напиток в наследственный сапфировый кубок и видя, как от мерцавшего в нем вина начинают блестеть очи царя, а спокойное лицо его уподобляется ликам его предков.

Но ныне царь ищет мудрости у своих пророков, а вся былая слава и нынешний пышный блеск отступают, забываются, превращаются в прах под его ногами.

Он кончил свою речь, а прочие виночерпии и женщины-плясуньи долго в молчании глядели на дворец, потом каждый поочередно сделал прощальный знак рукой, и они приготовились в путь, не видя торопившегося к ним гонца, незаметного в темноте.

Прервав долгое молчание, царь сказал:

– Пророки моего царства, вы пророчествовали всякий по-своему, и слова одного опровергали речи другого, а значит, нет мудрости между волхвами. Объявляю вам, и да никто в моем царстве не усомнится в том, что первые цари Зарканду, прежде чем воздвигнуть город и самый дворец, устроили винохранилище, и сейчас я повелю начать в этом зале пир, и увидите вы, что сила моего вина превыше ваших чар, а искусство плясуний – волшебней волшбы.

Плясуний и виночерпиев вернули назад и в ту же ночь устроили пир, посадили за стол всех пророков – Самана, Ината, Монита, Инара, Туна, Пророка Странствий, Зорнаду, Ямена, Пагарна, Илана, Улфа и того, что не успел сказать своего слова и не открыл еще своего имени (а лицо его было закрыто плащом).

Пророки веселились, как им было сказано, и вели беседы, как прочие гости, лишь тот, чье лицо оставалось сокрытым, не вкушал пиршественных блюд и не проронил ни слова. Только протянул руку и коснулся цветка, лежавшего на столе в ворохе других, и лепестки цветка сразу облетели.

Трепещущий Лист плясала

А Трепещущий Лист все плясала и плясала, а царь улыбался, и Трепещущий Лист была счастлива, хотя и не владела мудростью волхвов. И Летняя Молния сновала между колоннами в прихотливом танце. И Серебряный Ручей кланялась царю и опять танцевала, и снова кланялась, и вновь танцевала, а старик Истан, сияя глазами, с трудом пробирался сквозь толпу плясунов в погреб и обратно, и когда царь вдоволь выпил вина старых царей, он подозвал Мечту Моря и повелел ей петь. Мечта Моря, подойдя к царю, запела о волшебном жемчужном острове, что лежит далеко на юге в рубиновом море, окруженном острыми рифами, о которые разбиваются мирские беды, и нет им доступа на остров. Она пела о том, как закатные лучи окрашивают море и чудесный остров пурпуром и никогда не уступают мраку ночи, и о том, как чей-то голос оттуда непрерывно зовет душу царя, что, зачарованная, сможет, миновав опасные рифы, найти отдохновение на жемчужном острове, где нет никаких забот, где горести и печали разбиваются об острые скалы. Потом поднялась Душа Юга и спела песню о бьющем из-под земли ключе, что мечтал достичь небес, но был обречен снова и снова падать на землю, пока наконец…

А когда рассвет погасил звезды, Эбалон, умягчившись то ли от искусства Трепещущего Листа, то ли от песни Мечты Моря, а может быть, от вина своих предков, отпустил пророков. Миновав освещенные факелами переходы дворца, царь вошел в опочивальню и, закрыв за собой дверь, увидел вдруг фигуру в платье пророка. Понял царь, что перед ним Тот, что прятал свое лицо и не открыл своего имени.

И спросил царь:

– Ты пророк?

А тот ответил:

– Я пророк.

Тогда царь молвил:

– А ведомо ли что тебе о странствиях царя?

А тот ответил:

– Ведомо, но я еще не сказал своего слова.

И царь вопросил тогда:

– Кто же ты таков, что, имея знанье, таишь его?

А тот ответил:

– Я есмь КОНЕЦ.

И, сказав это, закутанный в плащ незнакомец скорыми шагами покинул дворец, а царь, не замеченный стражниками, последовал за ним в странствие.

Конец

С глубокой благодарностью тем немногим, знакомым мне или незнакомым, кого заинтересовали мои предыдущие книги – «Боги Пеганы», «Время и боги».

Там, где словно вторгающееся в устье реки море, начинают подниматься сжатые Сирезийскими горами великие равнины Тарпета, стоял когда-то – почти в тени могучих утесов – город Меримна. В целом мире я не видел города столь же прекрасного, какой была Меримна в ту пору, когда она впервые привиделась мне во сне. То было настоящее чудо с высокими шпилями, бронзовыми статуями, мраморными фонтанами и собраниями трофеев легендарных войн. Прямо через центр этого удивительного города, широкие улицы которого целиком были отданы Прекрасному, пролег проспект пятидесяти шагов в ширину, по обеим сторонам которого выстроились бронзовые статуи – точные подобия королей и властителей всех стран, которые некогда покорились солдатам Меримны. В конце этого проспекта воздвигнута была огромная колесница из бронзы, влекомая тремя бронзовыми конями; правила ими крылатая статуя Славы, а за ее спиной высилась стоящая в колеснице колоссальная фигура с поднятым мечом – то было изваяние Веллерана, древнего героя Меримны. И таким сосредоточенным казалось лицо Славы, такой напряженной ее спина, и такими летящими – кони, что чудилось, будто колесница только что была рядом с вами и поднятая ею пыль едва успела осесть на бронзовые лица королей. И еще был в городе огромный дворец, где хранились все сокровища, добытые героями Меримны во многих сражениях. Украшали его искусно высеченные статуи и легкий изящный купол, сложенный в незапамятные времена руками давно умерших каменщиков, а венчала купол скульптура Роллори, обращенная лицом к Сирезийским горам и к лежащим за ними землям, которые знали его меч. Рядом с Роллори сидела, словно старушка-кормилица, сама Победа, вплетающая в предназначенный для его головы золотой лавровый венок короны поверженных владык.