Призраки моей жизни. Тексты о депрессии, хонтологии и утраченном будущем - Марк 1. Фишер

чему нет названия. Он серый, как песня The Cure «All Cats Are Grey» («Все кошки серы») с альбома «Faith» – пластинки, стоявшей посередине между паучьей психоделией «Seventeen Seconds» и мрачной монотонностью «Pornography». Все же «North» звучит слишком дергано, чтобы сравнивать его с обледенелым фатализмом «Faith», но что роднит его с великими альбомами The Cure, так это тотальная погруженность в определенное настроение. «North» – результат метода погружения: Янг рассказал Дэну Хэнкоксу, что, работая над альбомом, группа одержимо слушала Radiohead, Burial, The Human League и первый альбом Orchestral Manoeuvres in the Dark. Прослушивание итоговой пластинки требует такого же вовлечения в процесс – возможно, поэтому некоторые нашли ее неинтересной. При беглом прослушивании «неразрешенность» этих треков может показаться простой «недожатостью». Вокал Джеймса Баттери может показаться вялым и безжизненным. Кроме того, многих разочаровало, что Darkstar не выпустили альбом в стиле «robotic 2-step», изобретенном ими на треке «Aidy’s Girl is a Computer». На самом деле они в этом стиле альбом сделали, но отбросили идею, посчитав такой релиз недостаточно амбициозным. (Этот полностью готовый альбом, так и не увидевший свет, – одна из нескольких параллелей Darkstar с Burial.) Не считая «Aidy’s Girl is a Computer», услышь вы «North», не зная историю, – не усмотрели бы в нем какой-либо связи с дабстепом. В то же время «North» – это не четкое возвращение к предтанцевальному саунду. В большей степени это продолжение некой разновидности электропопа, которая преждевременно оборвалась в середине 80‐х: как если бы New Order в свое время не покинули красивый кибернетический мавзолей, возведенный для них Мартином Хэннетом на альбоме «Movement».

Но, разумеется, невозможно просто продолжать двигаться по этой траектории, будто ничего не случилось. Darkstar признают настоящее только через отрицание. Настоящее затрагивает их музыку, пожалуй, в единственной возможной форме: в качестве неудавшегося будущего, расстройства времени, которое искажает голос заиканием и присвистом, разбивает его на странные скользкие осколки. Одно из отличий Darkstar от их синти-поп-предшественников состоит в том, что синтезатор больше не отсылает к будущему. Но нельзя сказать, что Darkstar отступают от некоего яркого образа грядущего, – потому что им не от чего отступать. Это становится очевидно, если сравнить кавер Darkstar на песню «Gold» группы The Human League с оригиналом. Дело не в том, что какая-то из версий более футуристична, чем другая; дело в том, что ни одна из них не футуристична. Трек The Human League – очевидная замена футуризма, тогда как трек Darkstar, кажется, существует после будущего.

Именно это ощущение переходного периода и делает альбом «North» таким своевременным и вневременным. Если Burial обращался к скрытой печали на изнанке всеобщего оживления, то Darkstar отображают дурное предчувствие, нависающее надо всем после экономического кризиса 2008 года. «North» однозначно изобилует намеками на утраченные близкие отношения: этот альбом можно трактовать как иноскозательную историю любви с несчастливым концом.

Делиться – не для нас…

Между нами разорвана связь…

Но то, что фокус здесь на влюбленной паре, а не на толпе рейверов, – уже само по себе симптом поворота внимания внутрь. Когда мы с Саймоном Рейнольдсом обсуждали «North» – вскоре после выхода альбома, – Рейнольдс утверждал, что нельзя называть рейв безэмоциональной музыкой. Рейв пропитан чувством, но чувство это не связано с романтикой или интроспекцией. Таким образом, этап интроспекции в (пост)танцевальной музыке XXI века не привнес в нее эмоциональность, а сместил фокус с коллективно переживаемых эмоций в сторону личных. Этот поворот вовнутрь изначально и неизбежно содержал в себе печаль, независимо от того, задумывалась музыка грустной или же нет. Переплетение романтики и интроспекции, любви и сопутствующих ей разочарований прослеживается во всей поп-музыке XX века. В противоположность этому танцевальная музыка со времен диско демонстрировала иную эмоциональную палитру, опиравшуюся на другой способ побега от невзгод собственного «я».

XXI век нередко ощущается как отходняк после спидов или как изгнание обратно внутрь, в застенки личного пространства, – и песни с «North» передают тревожно-ясное состояние абстинентного синдрома после отказа от «Прозака».

Важно заметить, что большинство цифровых манипуляций на «North» коснулись именно вокала Джеймса Баттери. По большей части голос звучит так, будто его записывали с динамика мобильного телефона, в котором барахлит связь. Мне вспоминается, что Франко Берарди писал о взаимосвязи между информационной перегрузкой и депрессией. Берарди утверждал, что то не крах доткомов стал причиной депрессии, а наоборот: что чрезмерное давление новых информационных технологий на нервные системы людей послужило причиной краха. После этого события прошло уже больше 10 лет, и плотность информации значительно возросла. Среднестатистический работяга в наши дни – это служащий колл-центра: рядовой киборг, которого наказывают всякий раз, как он отключится от коммуникационной матрицы. На альбоме «North» Джеймс Баттери страдает от всевозможных проявлений цифрового паралича и звучит как киборг, у которого отваливаются импланты и замыкает интерфейс, – он заново учится быть человеком, и ему это не слишком-то нравится.

«North» – это как альбом Канье Уэста «808s and Heartbreak» 2008 года, но лишенный всякого лоска. Последний так же погружен в меланхолию, а корнями так же уходит в синти-поп 80‐х, о чем явно свидетельствует дизайн обложки, перекликающийся с работами Питера Сэвилла для обложек New Order «Blue Monday» и «Power, Corruption and Lies». Начальный трек «Say You Will» звучит как порождение синтетически-морозной «Atmosphere» от Joy Division и похоронной барабанной дроби из трека New Order «In A Lonely Place». Но, как и в случае «North», здесь сходство с музыкой 80‐х нарушается цифровой обработкой вокала. На альбоме «808s and Heartbreak» впервые использован эффект автотюна, который начиная с конца нулевых будет преобладать в ар-н-би и хип-хопе. В некотором смысле такое явное использование автотюна (речь идет именно о его использовании в качестве эффекта, а не с изначальной целью откорректировать вокал исполнителя) – это отсылка к 90‐м, потому что Шер популяризовала его в 1998 году в своем сингле «Believe». В целом автотюн можно назвать звуковым эквивалентом цифровой ретуши, и (чрезмерное) использование этих двух технологий (на фоне все возрастающей популярности пластической хирургии) в результате дает продукт, который выглядит гиперболизированно, а не нарочито искусственно. Если что и можно назвать характерной чертой культуры потребления XXI века, так именно эту компьютерно улучшенную нормальность – искаженную, но при этом ультрабанальную нормальность, из которой были удалены все несовершенства.

На альбоме «808s and Heartbreak» мы слышим рыдания из самого сердца дворца наслаждений129 XXI века. Слезливый человекоподобный образ Канье достигает глубин жалости к себе на изумительном треке «Pinocchio Story». Именно такие автотюнные стенания можно было бы ждать от нео-Пиноккио по имени Дэвид – юного андроида с эдиповым комплексом из фильма Спилберга «Искусственный разум» 2001 года – вздумай он запеть. Или, к примеру, «Piece of Me» Бритни Спирс, будто звучащая в момент либо обретения товаром самосознания, либо, наоборот, превращения человека в товар. Закисший саунд на другом конце радуги, электро, столь же безутешное, как инфернальная синти-опера Suicide «Frankie Teardrop».

За натянутой улыбкой XXI века притаилась скрытая грусть. Грусть эта связана непосредственно с гедонизмом, и неудивительно, что именно в хип-хопе – жанре, который за последние 20 с лишним лет крепко породнился с радостями консюмеризма, – эта разновидность меланхолии укоренилась особенно глубоко. Дрейк и Канье Уэст оба болезненно одержимы фиксацией на убогой ничтожности, лежащей в основе гедонизма без берегов. Их больше не вдохновляет ярко выраженное стремление хип-хопа к потреблению (они давно заимели все, что только могли пожелать) – теперь Дрейк и Уэст разнузданно предаются легкодоступным наслаждениям, ощущая фрустрацию, злость и отвращение к себе: они сознают, что чего-то не хватает, но не уверены, чего именно. Печаль гедониста – распространенная столь же