Кузнец - Леонид Бляхер

Обжились и крестьяне. Слобода вышла большая. У многих уже коровенки, овцы да свинки. Ничего в этой живности не понимаю. Но смотреть на то, как стадо гонят, радостно. А поля какие? Гектаров, по-здешнему, десятин, наверное, полста. Где-то уже жатва шла. При домах огороды: привычная капуста, лук, черемша, репа, брюква, горох, бобы. Эх, жалко до картошечки еще дело не дошло. Ничего, всему свое время.

Для крестьян захватили из запасов серпы, гвозди, ножи. Конечно, оружие пока на первом месте. Но без крестьян ничего у нас не выйдет. Думаю, что и пролетел мой предшественник в той истории потому, что не успел он заселить Приамурье русским людом, не успел или не сумел местных и русских породнить.

Проведали дела. Старшему в Албазине, Ваське Пану, показал я грамоту Сибирского приказа. Повелел с крестьян больше десятины не брать. Половину оставить в Албазине, а другую отправить в Банбулаев городок – так пока наш острог по имени даурского князца называли. Кстати, пора его в Благовещенск перекрещивать. И запоминать проще. Хвалил, что мирно с туземцами живут. Проведал и отрезы камчатых тканей. Все целы были. Оставил казакам два отреза на рубахи и сарафаны. Остальное загрузил на струг. С тем и отбыл.

Вниз прошли меньше чем за неделю, хотя и не торопились. К приезду стена была еще далеко не закончена, но та часть, что выходила к Амуру, уже была двойной, с башнями и воротами. У башни на раскате стояла пушка. А дела идут. У пристани стояли два струга, готовые к долгому плаванию. Ясак еще не загружен. Ну да это дело недолгое. Сборы растянулись на три дня.

Я писал письма. Длинное и велеречивое письмо воеводе, которого звали Михаил Семенович Лодыженский. Был тот царским рындою, почетным телохранителем, был и стольником. Теперь вот был назначен воеводою в Ленский край и Якутское воеводство. Поскольку был он только одним из пяти воевод, непосредственно подчиняющихся главе Сибирского приказа, оспорить мое положение приказного даурской земли он не мог. Но, как любой чиновник от возникновения Руси до моего XXI века, гадостей наделать мог. Потому ссориться с ним мне было не с руки.

Писал я со всеми примочками того времени. И челом бил, и просил не оставить своими благодеяниями. Жаловался я на тяжкую долю, бедность и скорбь. Впрочем, всё это было аналогом современного обращения «Глубокоуважаемый Иван Иванович». Из конкретики было только про жалованье, пороховое довольствие да разрешение переселять пашенных крестьян.

Просил я также, чтобы тот обратился к тобольскому владыке, архиепископу Симеону, чтобы прислал попа. Не то чтобы люди наши были сильно религиозны: как-то я и в Илиме не помню, чтобы кто-то особо усердствовал на почве веры. Но свадьбы, похороны, крестины – всё это важно. А без попа выходило как-то не кошерно. Обязался поставить церковь.

Гораздо более деловые письма были к Никифору Хабарову. Там просто предложение о сотрудничестве, цены, сроки и объемы. Нормальный такой бизнес-план. Вполне просты были письма и моим людям в Усть-Куте и Илиме, Якутске и Киренге. Там речь шла о переселении. О том, что ждет переселенцев, про вольную землю, про то, что кроме десятины никаких податей не будет. А за ту десятину будут серпы и сошники, всякие другие нужные в хозяйстве штуки. Звал я и мастеровых людей, обещая щедрую оплату их услуг: кузнецов, плотников, рудознатцев.

За то время на струги загрузили ясак с поминками для воеводы, товары для Никифора Хабарова, подарки дьякам и прочие нужные штуки. Старшим пошел Артемий Петриловский, сын Никифора. С ним отправились Степан и три десятка казаков. Степану я вручил мешочек с монетами для моих людей и письма. Артемий вез семейную казну Хабаровых.

Наконец все собрались и отправились. Шли по Зее быстрым путем, которым шел некогда злополучный Василий Поярков. До границы страны дауров мы шли в сопровождении еще четырех стругов с полутора сотнями казаков. Не то чтобы я чего-то сильно опасался: дауры по рекам не ходили. Но это была необходимая, как мне казалось, демонстрация силы.

Как только попадались стойбище или городок, мы шли к берегу. Спрашивали о делах, требовали подтвердить шерть. Получали подарки, небольшие. Это не для богатства, но для понимания, кто в доме хозяин, чьи тут тапки. Конфликтов не было. Я приглашал князцев к себе в город на пир. Перед отъездом в Албазин отправил я гонцов с тем же предложением к хамниганам, солонам и бирарам – нашим союзникам. Пир назначили на начало осени. У зейского волока распрощались. Мы вернулись обратно, а отряд Артемия продолжил путь на Якутск.

По возвращении в отличие от прошлого варианта истории я продолжил заниматься хозяйственными делами. Стена уже полностью опоясывала город. Настоящая, двойная, с земляной засыпкой. Хорошо бы ров, как в Гуйгударовой крепости. Но пока с этим не стал затеваться. Высота стены была четыре косых сажени – где-то пять человеческих ростов. Две башни смотрели в сторону Амура, две – в сторону Зеи, еще две – на лес. Всякую растительность на пару сотен шагов свели на нет. Вполне себе выходила крепость.

Внутри крепости построили три бани, чтобы могли помыться казаки. И не черные, как тогда было принято, а с нормальными финскими примочками – каменкой, трубой. Построили и большой барак, если будут вновь прибывшие. Потом сами себе избы смастерят, а зиму пережить можно.

Особо работой я старался народ не напрягать. Так, в охоточку. Тем более что и сам топора не чурался. Потому и стройка шла весело и споро. Вечерами долго сидели: кто в домах, кто у костров. Я старался за вечер, если не было какого-то форс-мажора, подойти к каждому костру, зайти в каждую избу. Где-то просто поздороваться, а где-то и чарку пропустить, с людьми поговорить. Если не мог сам, просил кого-то из ближних людей. Важно, чтобы люди чувствовали, что мы все за одного, все вместе. То, что я приказчик, а он казак – только названия разные, а дело у всех общее.

Наверное, можно было бы и посильнее прогрессорствовать. Только вот нужно ли? Мысль, что так людям будет лучше, не особенно, на мой вкус, здравая. Лучше будет так, как привыкли. В самом деле, представьте: есть у вас старое кресло. Да, не очень оно презентабельное, промялось кое-где. Только промялось оно именно в тех местах, где твоему заду удобно. Новое – оно, конечно, лучше, важнее. Только уж очень оно неудобно. К нему еще привыкать нужно, себя ломать. А это уже и не жизнь, и не воля. Потому старался я привычный ход вещей поддерживать.

В последнюю седмицу августа начали готовить пир. Перегоняли брагу в хлебное вино, ставили тесто для пирогов, коптили рыбу, доставали с ледника мясные запасы, ходили на охоту за свежаниной. На площади поставили навес, а под ним срубили столы и лавки.

В первые, еще по-летнему теплые дни осени стали собираться данники и союзники. От хамниганов прибыл князец Армак со товарищи, от бираров – вождь Нюман, вроде бы так он представился. Были люди и от солонов. Прибыли и дауры. Прибыл главный на Зее князь Туранчи с тремя братьями-князьями, привезли они ясак за этот год – главным образом шкурки собольи и лисьи.

На столах было всё, что могла дать тайга, к которой человеческие руки приложили. Поначалу долго дичились друг друга, потом вино расслабило. Стали свои тягучие песни петь. Наши не отставали. Потом стали приставать, чтобы я вышел с их богатырем тягаться. Делать мне больше нечего. И ведь не отстают. Последний аргумент уже изрядно пьяного брата Туранчи, по имени Толгу, был просто убийственный: «Ты почему драться не хочешь? Ты что, не даур?» «Ладно, – подумал я, тоже будучи далеко не трезвым. – Буду дауром, вам же хуже».