Подземелья Лубянки - Александр Хинштейн

Слащов – баткинский «крестник», а точнее крест его – переживет революционного матроса ровно, без какой-то недели, на шесть лет…

Слащов. Последние годы

Был ли доволен он своей новой жизнью? Вопрос непраздный. Слащов и сам себе не мог на него ответить.

С Константинополем его не связывало, кажется, ничего. Единственным богатством, которым владел он там, у берегов Босфора, была свобода.

А что получил он взамен? Место преподавателя тактики на курсах красного комсостава. Комнатушку в лефортовском флигеле.

Но никакие испытания не в силах были сломать, изменить этого человека. Он остался в точности таким же, каким был и в Первую мировую, и в Гражданскую: упрямым, фанатичным, дерзким.

«Стремится уйти из школы в строй, – писали кадровики в одной из первых его аттестаций, – почему и чувствует себя свободно и независимо, мало интересуется пребыванием в стенах школы».

Особое удовольствие доставляли Слащову разборы проведенных им сражений. В эти часы он точно преображался, сбрасывал с себя груз прожитых лет и вновь становился прежним Слащовым-Крымским, не стесняющимся в словах и выражениях.

«Преподавал он блестяще, – вспоминал слушатель школы Батов[67], ставший впоследствии крупным советским военачальником, – на лекциях народу было полно, и напряжение в аудитории порой было, как в бою. Многие командиры-слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию наших войск».

«Слащов говорил примерно так, – писал другой его ученик, будущий генерал Каргополов[68]: – «А помните бой под N? Тогда ваш батальон отошел в беспорядке, с большими потерями. Произошло это потому, что вы не оценили и не учли то-то и то-то». Задетый этой оценкой, товарищ поднимался, просил слова и говорил: «А Вы помните бой под N, где мой полк разбил полк Вашей дивизии?» Далее следовало обстоятельное изложение боевых порядков сторон, их действий и причин поражений белых. Случалось, что продолжение спора переносилось на вечернее время в общежитие, куда являлся преподаватель».

Диспуты эти были столь эмоциональны и захватывающи, что смотреть на них ходили слушатели с разных курсов да и просто сторонние зрители. Проводились они и вне стен курсов. В апреле 1922 года, например, в аудитории военно-научного общества с большим успехом прошел двусторонний доклад на тему «Оборона Крыма». Докладчиками выступали Слащов и его недавний противник, бывший начальник 46-й дивизии Юрий Саблин[69]. Каждый из ораторов подробно, без сантиментов и экивоков разбирал собственные и чужие ошибки.

Преподаватели курсов – все как один бывшие офицеры, многие служили когда-то под началом Слащова – частенько собирались у него дома. По обыкновению пили много, но никогда, даже под винными парами Слащов не позволял никаких крамольных речей, хотя – сомнений нет – удовлетворенным себе не чувствовал.

Оторванный от привычного общества, он ищет забвения в науке. В военных журналах регулярно появляются написанные им статьи. Последний его труд – назывался он «Мысли по вопросам общей тактики» – увидел свет уже после смерти генерала.

Книга кончалась словами, которые без преувеличения можно определить девизом всей жизни Слащова: «В бою держитесь твердо своего принятого решения – пусть оно будет хуже другого, но настойчиво проведенное в жизнь, оно даст победу, колебания же приведут к поражению».

Потому-то, может, и не колебался Слащов, сделав окончательный в своей жизни выбор. Хотя в зарубежной литературе встречаются утверждения иные: будто в 1922 году вожди эмиграции попытались вытащить Слащова обратно. Только верится в это с трудом.

Генерал сам выбрал свой путь, и сворачивать с дороги было не в его принципах: «колебания приведут к поражению».

Мистическая слава, окружавшая Слащова, с каждым годом постепенно таяла. Трудно было поверить, что этот рядовой преподаватель был тем самым Слащовым, чье имя гремело по всей стране, наводя ужас на врагов и вселяя безудержную веру в соратников.

Не помогли даже съемки кинофильма «Врангель», где Слащов сыграл самого себя. Фильма эта, снятая «Пролетарским кино», успеха не имела и до наших дней не сохранилась.

Последний всплеск интереса к его персоне пришелся на конец 20-х. В 1928 году Михаил Булгаков пишет «Бег». В главном герое пьесы генерале Хлудове, которого, по выражению кинорежиссера И. Хейфица[70], отличала «звериная ненависть к революции и затаенная любовь к России», публика тотчас опознала Слащова.

Но Слащову не суждено было увидеть свое литературное отражение на сцене. 11 января 1929 года, пока во МХАТе еще только шли репетиции, он был убит.

По трагическому совпадению это произошло на другой день после его дня рождения. Якову Слащову исполнилось 43 года…

Убийцу нашли быстро. Им оказался 25-летний неврастеник по фамилии Колленберг. Он заявил, что мстил за своего брата, казненного в Николаеве Слащовым. Поверили в это немногие, тем более что решением ОГПУ преступник был объявлен невменяемым, и дело вскоре закрыли.

«Неожиданное убийство, – писала в некрологе „Красная Звезда“, – является совершенно бесцельным, никому не нужным и политически не оправданным актом личной мести».

Так ли уж «никому не нужным» и «бесцельным»? Ведь при точно таких же странных и до сих пор не выясненных обстоятельствах один за другим были убиты многие другие люди – те, чья слава взошла на полях Гражданской войны. Пал от руки бывшего притоносодержателя Григорий Котовский[71] (убийце почему-то дали всего 10 лет). Умер на операционном столе Михаил Фрунзе, чьи войска выбили когда-то Слащова из Крыма. Погиб под колесами едва ли не единственного в Тифлисе грузовика легендарный боевик Камо[72].